Мачты раскачали взблеск заката.
Под ногами вечер. Всплеск… и был таков
День… И ночь бессонницей богата.
Сном залатанная явь. Глава на грудь.
Грохот тишины, душа солёна.
Хочешь, помни всё, а хочешь – позабудь…
Хватит на глубокий вдох силёнок!
Завтра снова в море волн и гладких дум:
Отмель золотистая и львята, —
Будто кадры киноплёнки, в сонме дюн —
Кромка сна, благословенна, свята
Данность моря – ослепительная гладь.
Львята стали львиной долей смысла.
Хочешь, берег онемевший трогай, гладь,
Высмотри, как тень звезды повисла!
Не жестока старость, простынь не жестка —
Мягкий шелест старой газетёнки.
Словно птахи голосочек ввысь, с шестка,
Ветер в хижине попутный, тонкий.
Как же он верит, как смотрит в него,
Любит его, старика своего!
Бледная бедность, вовсю нищета…
Звёзды на небе. Он их не считал.
Воздух залатанный. Возглас. Кровать.
Сердцу доверено громко кровить.
– Не уходи, просыпайся, старик! —
В самой груди разгорается крик.
Чем бы помочь, сгусток кофе, дымок,
Нет, он не будет один, одинок!
Только прогнать бы из горла комок,
Снасти с рассветом – руками помог.
Юность старела. Взрослея, заря —
Вторгнулась в слёзы сквозь пальцы, не зря
Приняты муки – победа за ним!
Мальчиком плачущим, солнцем храним
Спящий старик, укротитель морей.
Борозды страшных ладоней согрей,
Солнце солёное! Снящимся львам
Снится, возможно, подножный Ливан…
Как же он смотрит сквозь ночь на него,
Впавшего в сон старика своего!
Завтра настанет и в море, вдвоём.
Медленно тщит тишину окоём.
Береговая линия огней.
И кобальт глубины, и перламутр,
И жемчуг раковин распахнутых видней,
И ветер одухотворённо мудр…
Взлетают рыбы над волной, сюда
В горнило страсти правь, старик, тяни
Ослепший взгляд! Как будто бы слюда,
Даль расслоилась в солнечной тени.
Уже который день… внахлёст… внатяг…
Величественно ярок небосклон.
И паруса вздымающийся стяг,
И море, взявшее судьбу в полон.
Костями рук сдержавши бечеву…
Пучина вдоль бортов. Оскал акул.
И сукровица моря наяву,
И радостных отчаяний разгул!
Береговая линия огней.
И море неба под рукой, прилечь…
И в свете фонаря слегка видней
Губами шевелящаяся речь.
Три сестры
«Чеховские милые, скромно-лирические люди кончили своё существование».
«Пройдёт время, мы уйдём навеки, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после