– Волнений? – переспросила я. – Да нам нужно организовать всех девушек в профсоюз и маршем отправиться в правление «Монтгомери Уорд». Почему Мейм не может разговаривать с клиентами и вызывать у них улыбку? Я уже устала от всех этих норм и правил, которыми нас ограничивают! Господи, взять хотя бы последнюю записку, которую мисс Аллен приколола на доску объявлений: «Телефонисткам во время работы на коммутаторе запрещается поправлять нижнее белье». И все потому, что Джени О’Брайен ослабила свой корсет. Когда женщины получат право голоса на выборах, мы не будем допускать подобного бреда!
– Смотри, куда ее заносит, – сказала Мейм сестре. – Еще немного, и она заставит нас влезть на стулья и начать обвинять мистера Хенрикки в том, что нас, женщин, заталкивают в самый дальний конец зала.
– А что, неплохая идея, – заявила я и сделала вид, что собираюсь забраться на свой стул.
И тут я увидела его…
В дверях показался Тим Макшейн, будто я материализовала его прямо из воздуха, словно в каком-то фокусе. Ростом он был намного выше метрдотеля. Тим снял шляпу. Светлые вьющиеся волосы, широкие плечи, мощные руки… И тот же кремовый костюм.
Официант засмеялся, поклонился и начал тщательно расшаркиваться перед таким клиентом. Куда только подевалось его высокомерие.
Тим Макшейн нас не видел. Официант проводил его к столику у окна, по пути сняв табличку «Заказано».
– Поглядите-ка, – сказала я Розе и Мейм, – это Тим Макшейн. Что мешает мне подойти к нему и сказать: «Какое совпадение!» А потом: «Еще раз спасибо за то, что спасли нас тогда!»
– Мы тебе помешаем, – возразила Роза, дергая меня обратно на место. – Он негодяй, Нони. Прошу тебя.
– Ох, Роза, просто ты слишком хороша для этого мира. Выходит, он не святой. Выходит, он…
Но я оборвала фразу на полуслове, потому что в этот момент в зал, в своем развевающемся платье с перьями, вплыло лучшее сопрано Чикаго – сама Долли Мак-Ки.
Женщина, которая, казалось, не обращала никакого внимания на собственное великолепие. Она пришла на ланч у «Хенрикки», одетая, словно для ужина в «Палмер Хаус». Вся в черном, платье спереди было расшито черным стеклярусом, а декольте такое глубокое, что ее белоснежная грудь сияла на весь зал.
Я вспомнила, как ее высокая фигура в лучах прожектора на сцене тянулась к нам с мамой, сидевшим высоко на балконе театра Маквикерса. Сейчас она, целиком заполнив собой ресторан «Хенрикки», направлялась к столику Тима Макшейна, который встал, приветствуя ее. Она протянула ему руку, и он, разумеется, поцеловал ее.
Я села. Долли – тоже.
– Господи Иисусе, Мария и Йосиф, – прошептала я.
– Он абсолютно предан ей. Как мы тебе и говорили, – откликнулась Мейм.
Освещение у окна было слишком хорошим, свет проникал под полы шляпы Долли и падал на ее лицо. Под слоем пудры и румян просматривались морщины. «Ей по меньшей мере лет пятьдесят», –