Вернулись мы на последний урок. Жорка пошел в свой класс, я – в свой. В школе слышали взрывы и меня встретили в классе с почестями: урок окончился преждевременно, я высыпал на первую парту горсть острых осколков и рассказал, как мы взорвали целый штабель снарядов и огромную мину.
На другой день, встретившись с Жоркой, мы без конца пересказывали «страшную» историю сержанта Галиева о «четырех пацан», каждый раз по-новому дополняя ее выдуманными эпизодами и смешными выражениями, подражая сержанту-татарину, и хохотали до упаду. Вскоре эту историю знали почти все в школе и селе.
Через несколько дней ко мне подошел Иван Филиппович и пригласил в воскресенье прийти на стрельбище – пострелять из малокалиберной винтовки. Я охотно согласился. На стрельбище, расположенное напротив новой школы, я явился часов в восемь утра. Иван Филиппович уже был там, лежал на огневом рубеже и палил по мишени. Он объяснил, что лучше всего стрелять утром, когда глаза еще не устали от дневного света и суеты. И правда, подойдя к мишени, мы увидели, как кучно в центре легли пули. Потом начал стрелять я, но у меня с этой дистанции получалось похуже. А вот по большим мишеням с дальнего расстояния я стрелял лучше. Расстреляв больше двух пачек патронов, мы собрали мишени, и пошли в новую школу, которая уже была готова к открытию. Там в специальной комнате, которую Иван Филиппович называл военным кабинетом, почистили винтовку. Я прошелся по просторному коридору второго этажа школы. В коридоре все сияло и пахло краской, с потолка свисали огромные белые люстры, классы были обозначены красивыми табличками, рядом с физкабинетом находился радиоузел, в классе пения стоял черный рояль. Я ходил как завороженный, хотя знал в новой школе каждую комнату, каждый угол, каждый экспонат: мы не только много помогали строителям, но и сами готовили школу к празднику.
Когда я вернулся, Иван Филиппович собирал станок для карабина, на котором проверялась правильность наведения оружия на цель. Он коротко рассказал, что на фронте одно время был снайпером и на его счету есть убитые враги. Как-то незаметно втянул меня в рассказ о своей боевой юности, фронте и друзьях. Постепенно перед моими глазами словно ожили плакаты, на которых были нарисованы люди в форме, выполняющие разные боевые упражнения. Я видел не рисунки, а солдат с биноклями, дальномерами, автоматами, саперными лопатками. И мне вдруг захотелось тоже что-то рассказать Ивану Филипповичу.
И меня словно прорвало: подробно, стараясь не нарушить последовательности событий, я рассказал о том, как открыл тайну тола. Сам того не замечая, подробно освещал свои опыты: как взрывал снаряд по способу киномеханика Жени, как разрушил скалу за Монастырским лесом; рассказал о подорванных тополях, о встрече с Босоножкой, о том, что готовлю подводный взрыв, и как-то и признался, что не открыл сержанту Галиеву свои арсеналы. Иван Филиппович слушал, лицо его становилось то грустным,