– Зубков, тут все с нотами. Попросите у кого-нибудь. Какой романс вы разучили?
– Я, э… его в советском издании нет, а Юргенсона в библиотеке не дают!
– Так, садитесь, Зубков, два! Что вы, как маленький в самом деле?
– Постойте, я спою и сыграю. Наизусть!
– Задано было по нотам, но, пожалуйста, играйте! Как называется романс?
– «Хотел тебе сказать»…
– Что-то не знаю такого. Может быть, «Хотел бы в единое слово»?..
– Нет, – настаивал Биба, уже спокойный и волевой, – именно «Хотел тебе сказать»!
– Играйте, прошу вас!
Биба сел, и в совершеннейшем чайковском стиле, с длинным фортепианным проигрышем, в сложной многобемольной тональности, с перехлестами рук, с обилием модуляций и парой десятков тактов в заключении артистично сыграл собственный романс Чайковского. Даже сам, пока пел, растрогался, так что очки запотели, и на высокой ноте от волнения дал петуха.
Отличница-зубрилка открыла рот, Петя, знавший все, возликовал от восторга, а педагогиня была озадачена.
Поставила четверку: все-таки задание было – петь по нотам.
Текст романса я помню отлично. (Письмо Татьяны предо мною.)
Вот он:
Хотел тебе сказать
Слова любви,
Но где теперь они?
Прошли веселья дни —
Мне лучше помолчать…
Хотел тебе сказать,
Мол, как прекрасна ты,
Но, как осенние цветы,
Увяли прежние мечты —
Мне лучше помолчать!
Как мы ели устрицы
Как-то раз, давно, лет двадцать пять назад, были мы с компанией в Париже.
Спрашиваю друзей:
– Кто-нибудь вкушал устриц?
– Нет, – говорят, – ни разу не вкушали.
Решили мы отправиться в город и вкусить. Или выкусить, как оказалось потом.
Потому что не придумали ничего умнее, как пойти за ними в богемный Латинский квартал на улицу Сент-Андре дез-Ар. Там на каждом шагу было несметное число кабачков, но все такого разряда – как раз для студенческой голытьбы вроде нас.
Заняли очередь на улице, потому что набито везде было – полна жопа огурцов.
Выходит сам хозяин, весь в мыле, и кричит:
– Вам чего? Вас сколько? Ждать будете?
А я до этого в словаре посмотрела, как будет «устрицы» по-французски и кричу сквозь пение уличных музыкантов, стук барабанов и клики толпы:
– Уитр! Уитр! (huître).
Но из-за шума мое прекрасное грассированное «Р» на конце до хозяина не долетело, и он решил, что я кричу «Уит» (huit), то есть, что, мол, восемь нас (хотя было пятеро).
Вот он разгреб толпу там, у себя внутри кабачка, выпроводил каких-то уже совсем никаких, чтоб нас восьмерых посадить, выглядывает и кричит:
– Уит! Уит! – и рукой манит.
Мы заходим: два диванчика. Накурено, дым коромыслом.
Хозяин говорит:
– Так чего заказывать будете?
А