Елене Васильевне расстрел заменили лагерем, а потом и вовсе освободили ее…
В лагере баба Леля работала по профессии, лечила и спасала людей. Когда пришло известие об освобождении, у нее было несколько больных, которых она вела, и Е. В. откладывала отъезд, боясь бросать больных, но начальник лагеря вызвал ее и сказал:
«Немедленно уезжайте, а то еще, чего доброго, ТАМ передумают»…
И она уехала.
Баб-Василька восседала за рулем, дед Реформатский – рядом. Бабушка водила плохо, но лихо, а дед все время бурчал:
«Мама, не гони, мама, осторожнее, мама, налево, мама, направо».
А на заднем сиденье сидели Е. В. и моя мамочка, девчонка, полулежа, задрав свои детские ноги на тюки с охотничьими пожитками.
Когда выезжали из города, и впереди расстилался свободный путь, Е. В. говорила маме:
«Ну, органчик, играй», – и мама всю дорогу пела громогласно песни. Репертуар был – от советских песен до Глинки. Жестокие романсы тоже пелись, «Отвори потихоньку калитку» и прочее.
Когда заканчивалось шоссе и начинались колдобины и распутица, машина порой улетала в кювет и переворачивалась. Мамочка помнит несколько таких случаев… Тогда ждали еще какую-то машину, а чаще отправлялись за лошадью, и Эмку, начиненную кучей вещей, с гиканьем и присвистом вытягивали обратно на дорогу.
Приезжали в деревню.
Там уже встречали, и было известно, что в каком-то доме принимают городских гостей. Им отводили две комнатушки в избе – в одной был стол и кровать, а в другой, без окон, только сенник (матрац, набитый сеном). В комнате поселялись мои дед с бабкой, а в темнушке, на полу, на сеннике, довольно широком, спали баба Леля и моя мамочка.
Хозяйке платили какие-то небольшие деньги и приносили все, что удавалось добыть на охоте. Щипали птицу все вместе: хозяйка, ее дети, парень и девчонка, и гости-охотники. Я думаю, что мало кто в деревне ел на обед дичь, так что хозяйка избы была очень даже довольна постояльцами.
Я спрашивала маму:
– А местные люди не относились к вам как к буржуям?
– Да, было. Именно так и относились, но без ненависти, а с привычной такой покорностью…
Как-то раз, через день после приезда наших, в дом пришел председатель колхоза, грустный, хромой, раненый на войне человек и сказал:
– Колхоз не справляется с планом по молотьбе, пошлите ваших детей помогать.
Хозяйские дети согласились, и моя мамочка вызвалась тоже.
Работали на молотилке одни женщины.
Мужиков в деревне не было почти вовсе. Был пятидесятый год. Кто-то погиб на войне, а еще некоторых забрали по пятьдесят восьмой статье.
(Я сама, когда ездила в фольклорные и диалектологические экспедиции, много спрашивала об этом. Времена тогда были перестроечные,