– Ничего не «фу»! Очень даже вкусно. Зачем ты напился?
– Бессознательно, – осклабился мой отчим, вероятно, сочтя такой ответ очень остроумным. – Поступок считается сознательным, когда он является выражением замысла или определенной цели. А у меня не было этого самого замысла, ну абсолютно!
– Ладно, не огорчайся. Вот послушай, тут написано. – Я прочла, водя пальцем по странице: – «Абсолютной меры сознательности нет!..»
– Она меня еще учить будет! – возмутился кореец, взял бокал и посмотрел сквозь него на свечу. Потом на меня. Его странно преобразившийся сквозь стекло глаз проплыл чудовищной продолговатой рыбкой.
– Ты напился в театре, – укоризненно заметила я.
– Нет, – не удивился кореец. – После. Я был на балете какого-то француза, и ты только представь! Оказывается, Германн в «Пиковой даме» умер от любви к старухе! У него разорвалось сердце от неестественной животной страсти, а совсем не от тройки-семерки-туз! Детка, извини, мне надо в ванную… Нет, не ходи за мной, я буду блевать, как это ужасно все-таки, как это глупо…
Когда он вышел из ванной, в халате и с мокрыми волосами, взгляд его стал более осмысленным.
– Ты напился от отвращения?
– Мне вчера приснилось, что ты умерла.
– Не дождешься.
Напольные часы пробили один раз. Мы посмотрели на циферблат, потом – друг на друга.
– У тебя остался один свободный крюк, да? Восьмой? Чувствуешь приближение конца? Ты ведешь в театр женщину, а она тебе не нравится, потому что тебе нравлюсь я, и ты пьешь потом в какой-то дешевой забегаловке, чтобы опуститься до блевотины, ты, который так ценит хорошие вина!
– Какой крюк? – искреннее удивление в опухших глазах. – Что ты несешь?
– Ты меня не получишь!
– Иди спать.
– Я тебя уничтожу!
– Выпей успокоительное. Запрись на ключ. Подвинь к двери комод! – Отчим подошел, взялся за подлокотники кресла, на котором я сидела, приблизил лицо к моему и закончил шепотом, дохнув запахом зубной пасты: – Я проберусь по стене летучей мышью! Я повелитель ночи! – Потом вздохнул и закончил устало: – Лиса, иди спать.
Утром я получила чашку кофе в постель и виноватый взгляд в придачу.
– Сегодня суббота, – сказал отчим, – если тебя не ищут, давай гулять и веселиться.
– Ищут?
– Если ты не сбежала, а отпущена официально.
– Помнишь медсестру, которая тебя перевязывала?
– Да. Нет… Помню, что была медсестра, помню, что она меня волокла в машину, а какая она – не помню.
– Она молодая и почти блондинка. Давай найдем ее и поблагодарим.
– За что?
– Она хорошо написала обо мне в объяснительной следователю, честно. И про то, что я предупредила доктора, и про соседку. Напиши она чуть-чуть по-другому, меня бы не выпустили.
– Ладно, – кивает, подумав, кореец, – а как?
Я беру с тумбочки листок бумаги.
– Вот,