Я знала, что он имеет в виду, и ничего не ответила. Однако мне вовсе не нравилось, что он так меня опекает. Его беспокойство обо мне можно было сравнить с прикосновением чего-то мягкого-премягкого к невероятно чувствительной зоне тела: одновременно и приятно, и раздражает.
– Знаешь что? – продолжил он. – Падилья недавно ездил к Клаудии Кабильдо… Он рассказал мне о ее состоянии… – Мигель опустил голову, и мгновение я созерцала только его поседевшие волосы. – И я подумал, что… что ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты превратилась в это, если тебе не повезет и ты переживешь нечто подобное… Я не хочу, чтобы ты продолжала, Диана. И теперь еще меньше, чем когда бы то ни было…
Клаудию Кабильдо три года назад похитил один псих, известный как Ренар… Я тоже время от времени навещала ее и знала, что сотворил с ней этот Ренар. В тот момент мне не хотелось об этом вспоминать.
Я во время паузы глубоко вздохнула и смягчила тон:
– Я и не думаю продолжать, Мигель. Решение уже принято. Я же сказала, что оставлю работу, и я это сделаю. По-видимому, то, что со мной творится… Просто мне нужно больше времени, чтобы это принять.
– Звучит так, будто речь о разрыве отношений… – сыронизировал он.
Мгновение я обдумывала его слова. Мне не приходило в голову рассматривать свою отставку под таким углом зрения.
– Кажется, Виктор Женс как-то говорил, что покинуть того, кого ненавидишь, все равно что покинуть любимого, – сказала я в ответ. – И то и другое опустошает тебя.
– Виктор Женс был свиньей.
Я расхохоталась:
– А ты не слишком от него отстаешь! – Ну невозможно не любить человека, способного тебя рассмешить, когда тебе так плохо. – Думаю, что вполне смогу жить и не в качестве наживки, если ты мне поможешь.
Иногда у меня складывалось впечатление, что я героиня романтической драмы – наивной и пустой. И когда мы обнялись, это ощущение возникло вновь, и мне даже почудилось, что зазвучала какая-то мелодия. Я чувствовала себя любимой и полной сил, прижавшись к крепкой груди этого мужчины, словно его объятия были шелковистым манто, но в то же время – глупой и слабой, словно что-то протестует против этой отдачи себя. Как собака, которая подставляет ласкам свой живот, но в любой момент готова укусить.
Когда мы разомкнули объятия, Мигеля, как мне показалось, одолела робость. Он делал вид, что разглядывает обложку кассеты с головидео, которую сам и положил на полку, когда мы вошли в «комнату правды», – запись выступления из Алтеи, одну из самых жестоких репрезентаций маски Невинности, которые когда-либо исполнялись, – с использованием наживок против их воли и под предводительством ФБР. Мне вспомнилось, как Женс добавлял: «Ее сделали в те времена, когда ФБР еще была серьезной институцией». И я, в который уже раз, спросила себя, не превратила ли новая работа в «серьезную институцию» и Мигеля. Он уже больше двух лет работал в новой должности, оставив карьеру наживки в том возрасте (сорок лет), когда большинство из нас, если выйти в отставку раньше не удалось,