– Рита… – тянет мама и склоняет голову на бок, как будто хочет сказать, ну какая же я дурочка недоразвитая, что такое сделала.
– Я что, не могу прийти домой с подружкой! – взрываюсь тут же. – У меня же может быть своя жизнь…
– Надо было предупредить, – мама встает из-за стола и отходит к окну. Она смотрит на задний двор, и в прозрачном отражении я вижу, как она прикрывает ладонью рот и качает головой.
– Ты осуждаешь меня? – спрашиваю.
– Нет, Рита, – очень тихо произносит мама. – Просто нужно быть внимательнее. Ты знаешь, как для Питера важно, чтобы его никто…
Она не договаривает, потому что горло у нее заполняется слезами, которые льются не из глаз, а как будто прямо из сердца.
– Все в порядке, милая, – папа подходит и кладет руки маме на плечи. – Я поговорю с ним.
– Простите меня! – всхлипываю. – Я не хотела так. Я, правда, хочу, чтобы он начал выходить, чтобы перестал быть затворником… Я ведь его очень люблю. Вы же знаете! Вы простите меня?
– Конечно, дорогая, – и теперь уже мама обнимает меня.
Мы долго сидим с ней на диване до самой ночи и болтаем. О школе, о Тиме Портере, о том, как у меня все хорошо и гладко, как мне повезло с новыми друзьями. Я поджала под себя ноги и натянула на них длинное вязаное платье цвета переспелой вишни. Родители – как щит для нас с Питером. И порой им приходится защищать нас от нас самих, от наших мыслей и необдуманных поступков.
Уснуть не получается, поэтому я остаюсь внизу и, когда уже переваливает за полночь, слышу, как папа с Питером идут на кухню, не замечая меня, сидящую в полной темноте. Я долго не решаюсь, но потом все же подкрадываюсь ближе, и до меня долетают обрывки разговора, как самые яркие искры, оторвавшиеся от костра, которые осмелились взлететь выше остальных. И как настоящие искры, они больно обжигают.
– Немного осталось, Питер, подожди, – папа говорит спокойно и сдержано. – Сделаем операцию. Здесь отличный врач и самые передовые технологии…
– Не хочу, – жестко обрывает Питер, и у меня тут же обрывается что-то внутри от его тона. – Уже было две операции! Неужели непонятно, ничего не выйдет!
– Питер… – папа пытается переубедить его.
– Что? Опять отторжение? Я не хочу! Мое тело не принимает новую кожу. Это больно. Невыносимо! И к чертовой матери эту надежду! Ничего не выйдет.
– Но мы же все равно попробуем?
– Опять проходить через это, чтобы на меня все пялились… Не хочу. Пусть всё остается как есть. Простите, что вам приходится на это смотреть каждый день…
Тут папа срывается на возражения, а я срываюсь с места и на настоящую истерику. Тихую, никому не заметную, которая держится внутри меня ровно до тех пор, пока я, быстро поднявшись по лестнице, не закрываю дверь своей комнаты. Я даже подумать не могла, что Питер настолько разочарован в медицине.