“Второй день как обретаюсь в колонии Сарепта в уютном домике немца Гауна. Прокатили поперек через большую часть казачьих владений. Что за места! Без границ, без конца ширятся кругом равнины, то бархатно-черные только что вспаханные, то изумрудно-зеленые под пастбищами, и то тут, то там крохотными точками темнеют на них стада. Трудно вообразить всю ширину и необъятность степей, живя в нашей овражистой и пересеченной местности. Расстояния здесь как-то скрадываются, глаз видит далеко-далеко и так хорошо потонуть в беспредельной равнине, синеющей и дрожащей от теплого воздуха… И так странно, что среди этих тихих степей, за этими тополями и цветущими грушами, везде и всюду затаилась ненависть. Так нелепо выглядят эти бесконечные окопы для стрелков вдоль пути, эти обгорелые полурассыпавшиеся печи и трубы сожженных полустанков, покосившиеся столбы с обрывками телеграфной проволоки, проволочные заграждения и вереницы валяющихся изогнутых дугами рельсов (казаки гнули их на волах). Вот она война, вот ее страшная рожа! Здесь вот перед станцией лежали они и таились – черные, загорелые, в красных фуражках, с красными лампасами, бились, цеплялись за каждый бугорок, за каждую рытвину на этой плоской равнине, бились, стреляли и затем отступали, свирепея все больше и больше, бросив на произвол судьбы и станицы, и поля неубранных подсолнечников, и жен, и ребят, и весь домашний скарб… Приехали в Сарепту… Город сам хоть и цел, но зато окрестности все изрыты окопами, избиты снарядами, всюду валяются трупы лошадей, а местами выглядывают размозженные черепа и обглоданные ноги плохо зарытых “павших в борьбе роковой”. И не узнаешь в этих мослах, кто это был – черная кость или белая! Брожу по этим местам, где четыре дня шел бой, смотрю на неразорвавшиеся снаряды, и нос мой морщится, слыша как чудный запах цветущего терновника мешается с запахом разложившихся трупов. Таково на холмах и у железной дороги, а выйдешь в степь – тишина, покой и смирение этой невозмутимой ничем природы сразу как-то успокаивают. Волнуются по ветру ковыли, сладко пахнет мелкой степной полынью, далеко-далеко уходят светлосерые скаты, и суслики, свиснув задорно и звонко, скрываются в норки, завидев этого странного пешего человека. Так свистели они, когда вольные дети степей – скифы – проходили вереницей со стадами, так же прятались они, видя полки Игоря, шедшие “испить Дону Великого”, так свистят они и теперь, слыша пушечную стрельбу и топот казачьих коней. Ушли с лица земли скифы, оставив вон там далеко плоскую вышку кургана, сгинули полки Игоря, уйдем и мы, а степь все так же будет зеленеть, так же сладко будет пахнуть полынью, и суслики, завидя степного сарыча, все с тем же свистом разбегутся по норкам”. Обратный адрес письма: “XII военно-полевое строительство республики, чертежнику А.Ф.” До весны 1919 года перевес сил на Южном фронте был на стороне красных: 125000 человек против 50–60 тысяч донских казаков. В январе – марте 8-я и 9-я армии красных наступали в направлении к Северскому Донцу. 16 января был взят Новохоперск, 9 февраля – Усть-Медведицкая. Труднее приходилось
