Ничего этого не было, твердо сказал он себе. Ничего! И вцепился зубами в собственную ладонь.
Память его была как рана, оставленная змеиным жалом, и эту рану следовало немедленно прижечь, пренебрегая самой мучительной болью.
Это все мне только приснилось, убеждал он себя. И вам, гады, тоже! И тебе, полковничья дочь! Зато теперь все будет по-другому! Не завтра, не послезавтра, но обязательно будет! Вспомните меня! А ты, акробатка, в особенности! Еще пожалеешь, голубоглазая дура! Сама прибежишь! Да только поздно будет.
Через полгода Лариса, на которую уже начали действовать губительные флюиды Костиной любви, следствием чего явились обильные прыщи, еще более обильные тройки, полный провал спортивной карьеры и даже, по слухам, прерванная на восьмой неделе беременность, отбыла вместе с семьей к новому месту отцовской службы. Костя так с ней ни разу и не переговорил, но запомнил навсегда.
Встретил он ее снова только лет через двадцать. Изменилась Лариса мало, не располнела, не похудела и для своих лет выглядела вполне товарно. Удивило Костю только то, что рукав ее шубки был надорван по шву от плеча до локтя и из него торчала пестрая подкладка. Паче чаяния, своего одноклассника она сразу узнала и несказанно обрадовалась встрече.
Лариса сама предложила отметить это событие и привела Костю на какие-то задворки, где в дощатой продовольственной палатке только что начали давать дефицитную «Старку».
«Сколько возьмем?» – поинтересовался он, стоя в конце весьма внушительной по размерам и крайне агрессивно настроенной очереди. «Три штуки, – рассудительно ответила она. – Одну ты выпьешь, другую я, а третья пусть будет дежурной».
В толпе мужиков, изнывающих от нетерпения и особой, сжигающей сразу и мозги и нутро жажды, Лариса вела себя столь уверенно и достойно, что даже заматерелые завсегдатаи вытрезвителя скоро стали поглядывать на нее с уважением.
Все три бутылки были опорожнены в подсобке больничной столовки, где, как выяснилось, Лариса работала посудомойкой. Закусывали они несоленой перловой кашей и столь же пресными паровыми котлетами.
«Диета номер один, – словно оправдываясь, объяснила Лариса. – Для доходяг готовят. Всегда лишняк остается».
Принятая внутрь жидкость очень скоро стала изливаться из нее в виде обильных слез. Утираясь кулаками и полой шубы, Лариса жаловалась на скаредного и неверного мужа, на бессердечного судью, засадившего за решетку сына, всего-навсего ограбившего какого-то заезжего барыгу, на приятелей, употреблявших ее цветущее тело только в гаражах и автомашинах, и вообще на злосчастную судьбу, заставившую ее в этом году поменять уже третье место работы.
Он нежно, но решительно пресек все ее довольно жалкие попытки к физическому сближению и ретировался, теша себя мыслью, что в дальнейшей жизни Ларисе должно повезти значительно больше.