Братья скрылись из виду – им уж вот-вот выскочить из-за поворота.
Внизу, в долине, показалось еще несколько человек. У Петрониллы, как и у всех в ее семье, превосходное зрение. Да только зачем оно женщине? Не держать ей в руках ни лука, ни арбалета.
Идущих четверо. Они шли неспешным, широким шагом, как ходят люди, привыкшие одолевать пешком большие расстояния, – паломники, наемники, странствующие фигляры, бродячие попрошайки.
Петронилла поудобнее устроилась на выжженной солнцем земле, приникла к узкому оконцу в стене. Совсем близко – с той стороны, где открывается обрыв, – к оконцу льнет маленький оранжевый мак. От запаха горячей травы щекотно в носу. Под слабым ветерком мак у окна шевелится, как живой, то застилая, то снова открывая дорогу – там, далеко внизу, – и четырех путников в просторных дорожных плащах с капюшоном.
Те неторопливо и все же быстро приближались к Фуа.
Но вот, одолев последний поворот, выскочили перед башней охотники.
Впереди, заливаясь, мчались псы, гладкие белые бестии. Мгновение – и Петронилла уже окружена ими. Ластятся, норовят лизнуть в лицо хозяйскую дочь. Смеясь, обеими руками отталкивает их длинные острые морды, да только какое там! Если уж взбрело псам на ум обмусолить маленькую девочку, ничто не поможет: обмусолят.
Следом за псами вылетели и кони, а сзади настигали псари, задыхаясь и крича. Зачем только нестись во весь опор, да вверх по крутому склону, да по такой-то жаре!
Любимый брат Петрониллы, Рожьер де Коминж, наклонившись, на скаку подхватил девочку, легкую, как веточка, и усадил в седло перед собою, точно невесту.
С негодующим лаем один пес повис у нее на подоле. Крак! Клок остался в песьих зубах. Ах, беда!..
Рожьер отпихнул собаку ногой – только челюсти лязгнули – и, обняв сестру, торжественно вступил с нею в замок. Вся кавалькада ввалилась за ними следом, разом заполонив доселе тихий, разморенный на жаре двор громкими голосами и резкой вонью крови.
Двое загонщиков, облитые потом с головы до ног, волокли оленя. Голова оленя с царственной короной, откинутая на мягкой шее, болталась в такт их шагам. Вправо, влево. Вправо, влево.
А веселый хромой псарь с вырванными ноздрями, по прозванию Песий Бог, ковылял сбоку, смешно подскакивая на каждом шагу.
Следом на смирной кобылке въехал Понс Кормилицын Сын, долговязый малый, рот до ушей. У седла болтается связка битой птицы.
Все – и конные, и пешие, и псари, и загонщики – молодые да шумные, под стать господам.
Последним, с арбалетом, опущенным на холку лошади, показывается на дворе молодой граф Фуа.
И вот им навстречу переваливается, как толстая квочка, матушка Паскьель. Ох, как боятся матушку Паскьель! И малые дети, и девки на кухне, и даже взрослые ее молочные сыновья, молодые господа, которых она выкормила густым молоком из своих огромных грудей. Своих детей у матушки Паскьель было четверо, все от разных отцов; только не заживались они. Остался