От мужа прячется? От любовника? А широкоплечий, неповоротливый, кто ей? Друг? Брат? Дальний родич? Он появляется под утро, перекрывая машиной ворота, долго возится в багажнике и, вооружившись тюками пакетов, медленно бредет по тропинке. И спустя десять-пятнадцать минут снова садится в машину. Уезжает.
На этот раз, правда, было иначе. Он вышел из дому и бодрым шагом направился к Владу. На миг стало стыдно: поймали за подглядыванием. Потом смешно.
– Здрасьте. Я Миша.
Он вошел без стука, ссутулился, словно стесняясь размаха плеч, повел головой на короткой шее, оглядываясь. Хмыкнул, увидев иконы.
– Влад, – представился Влад.
– А я тебя помню.
Откуда? Ну конечно, это ж Мишаня, старый приятель, верный враг. Руки-грабли, нос картошкой, брови, упрямо сдвинутые над переносицей, и подбородок не с ямкой – с натуральной вмятиной.
– И я тебя. Помню.
Еще бы не помнить. От него остались три шрама поперек спины, белые нитки, старая боль. Со всей дури доской тогда саданул, а на ней гвозди. Зацепил, разодрал до кровяки и сам же испугался. Домой вместе шли и вместе получали. И снова друг друга за то ненавидели.
– Чего тут делаешь?
– Живу.
Глупый разговор, как и сама эта встреча. И Миша тоже понимает всю глупость, но упрямится – ему нужно выполнить долг перед той девицей с маской вечной тоски вместо лица.
– Да так... Приехал вот. Пожить на природе.
– А... – Миша дернул плечом. – Тогда понятно. А я сосед.
– Будем знакомы. Снова.
Руку он сдавил крепко, не то проверяя, не то демонстрируя силу. Влад послушно охнул и, поддерживая игру, сказал:
– Силен.
Говорить стало не о чем. И Миша, некоторое время потоптавшись на пороге, вышел. И только тогда Влад вспомнил, что собирался спросить, как ее зовут, ту, которая прячется.
Ну не спросил, и ладно.
– Мишка объявивсо? – бабка Гэля впервые решилась задать вопрос. До того ее с Владом отношения сводились к механическому обмену. Он протягивал купюру, она, засунув ее за отворот платка, совала мокрую банку с молоком.
Вот странность, на столе, на скатерти отпечатков влажных не остается, но банка все равно мокрая.
Баба Гэля, разминая купюру пальцами, продолжила беседу:
– Федута бачило, что объявивсо. Он забору сладить обещавсо. И не сладил.
В крохотных глазках не упрек – любопытство. И Влад зачем-то спешит оправдать соседа-незнакомца:
– Он только наездами. Поселил кого-то. Женщина. Молодая. Сестра?
Баба Гэля скрутила денюжку валиком и сунула за отворот платка.
– Неа. Мишко одиный осталсо. Вчетверо их было, однако ж от... ох беда, беда, – она затрясла головой, как китайский болванчик. – Ох горюшко-то какое! Да ты садисо, садисо. Чаю будешь? С творожком? Свой творожок, сама ставила, сама сцежвала. И