Языки страха. Женские и мужские стратегии поведения. Сборник

положительной коннотацией. Их можно было бы назвать “испугалками”. Здесь основным инструментом служит действие, а не вербальный акт, а главная цель не запугать ребенка, а удивить его настолько, чтобы он забыл о своих капризах. Ольга (27 лет) рассказывает: “Рядом с нами когда-то жила девочка, которая тоже плохо ела. Но ее не пугали, ее кормили следующим образом. Бабушка пряталась в ванну, периодически оттуда выскакивала, говорила: «Юленька (не помню, как девочку звали, пусть будет Юленька), ку-ку!» Юленька начинала хохотать неизвестно с какого перепугу, а ее мама тут же ловила момент, когда дите открывало рот, дабы похохотать, и запихивала в этот рот ложку с едой”. Или другой забавный вариант: “А когда меня в детстве кормили, мой украинский дедушка начинал плясать гопака, а бабушка приносила в хату индюка живого… а мама с ложкой ловила момент, когда у ребенка от удивления отпадет челюсть” (Александр, 34 года).

      Эти примеры иллюстрируют лишь один вид страшилок. Такого рода страшилки вспоминаются людьми примерно 30-летнего возраста. Но когда мы с аналогичным вопросом обратились к нашим родителям, то выяснилось, что для них в детстве основными страшилками были русские народные и авторские сказки. По воспоминаниям Марии (48 лет) для нее самым страшным моментом было попадание мухи в паутину (в произведении Корнея Чуковского “Муха-Цокотуха”). Но большинство взрослых людей называли русские народные сказки из разряда волшебных с сюжетной линией, характерной для кумулятивных сказок.

      Что такое кумуляция? Кумуляция – циклическое повторение и расширение сюжетных узлов – один из основных приёмов создания сказочного текста, присущий сказкам любого типа, поскольку кумуляцией является всякое утроение действия в волшебных или новеллистических сказках[1]. В качестве примера можно привести сказку “Курочка” из сборника А. Н. Афанасьева “Народные русские сказки”:

      Жил-был старик со старушкою, у них была курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, ностро, костяно, мудрено! положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко разбилось. Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась. Идет просвирня, спрашивает: что они так плачут? Старики начали пересказывать: “Как нам не плакать? Есть у нас курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, востро, костяно, мудрено! положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко и разбилось! Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх па избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась”. Просвирня как услыхала все просвиры изломала и побросала. Подходит дьячок и спрашивает у просвирни: зачем она просвиры побросала? Она пересказала ему все горе; дьячок побежал па колокольню и перебил все колокола. Идет поп, спрашивает у дьячка: зачем колокола перебил? Дьячок пересказал все горе попу, а поп побежал, все книги изорвал[2].

      Смерть в такого рода сказках воспринимается детьми далеко не столь мрачно,