– Что скажешь, Дюк? Готов и еще куплет, почти весь, да я не нашел еще рифмы для последней строчки. Как тебе нравится моя песня, старый Джон? Ведь не хуже ваших военных песен?
– Хороша, – сказал могикан, который, осушив кружку, поданную ему хозяйкой, не упускал случая хлебнуть и из круговых кружек майора и Мармадюка.
– Браво, браво, Ритшард! – воскликнул майор, черные глаза которого становились уже влажными. – Брависсимо! Хороший песня! Но Натти Бумпо знает лючше. Кожаный Тшулок, спевайте песню, старина! А? Спевайте лесную песню.
– Нет, нет, майор, – возразил охотник, грустно покачивая головой. – Не думал я, что мне придется на своем веку увидеть то, что теперь делается в этих горах, и не до пения мне. Если тот, кому по праву следует быть здесь господином и хозяином[12], принужден утолять жажду снеговой водой, то не пристало тем, которые жили его добротой, веселиться, как будто на свете только солнечный свет да лето.
Сказав это, Кожаный Чулок снова опустил голову и закрыл руками свое загорелое, морщинистое лицо. Переход от крайнего холода к духоте бара и быстрая расправа с флипом привели к тому, что деятельный Ричард уже захмелел. Он протянул кружку с дымящимся флипом охотнику и воскликнул:
– Веселей, старина! Веселей встречайте Рождество! Солнечный свет и лето, – нет, вы слепы, Кожаный Чулок, надо было сказать: лунный свет и зима. Откройте глаза и наденьте очки…
Веселись назло судьбине,
А не то в лихой кручине
Побелеет голова.
– Послушайте-ка, старый Джон затянул песню. Какой ужасный вой – индейские песни! Они совсем не умеют петь по нотам!
Пока Ричард болтал и пел, могикан затянул унылую, однотонную песню, покачивая в такт головой и туловищем. Он произносил какие-то слова на своем родном языке, понятным только ему и Натти. По временам его голос повышался до резкой, пронзительной ноты, затем снова падал до низких, дрожащих звуков.
Гости, сидевшие на задних скамьях, разбились на группы, толковавшие о разных предметах, главным образом о лечении свиней от чесотки и о проповеди пастора Гранта. Доктор Тодд объяснял Мармадюку свойства раны, полученной молодым охотником.
Могикан продолжал петь, лицо его под черными косматыми волосами приняло мало-помалу свирепое выражение, голос раздавался все громче, так что присутствующие должны были прекратить разговор. Охотник поднял голову и ласково обратился к вождю на делаварском языке.
– К чему петь о прежних битвах, Чингачгук, и о павших в бою воинах, когда злейший враг подле тебя и отнимает у Молодого Орла его право? Я сражался в стольких же битвах, как любой воин твоего времени, но мне нечем хвастаться в такое время.
– Соколиный Глаз, – сказал индеец, вставая и пошатываясь. – Я Великий Змей делаваров. Я могу выслеживать минга, как уж выслеживает яйца козодоя, и поражать их смертельно, как гремучая змея. Белый человек хотел сделать томагавк Чингачгука светлым, как воды Отсего. Но он еще красен от крови магуасов.
– А