Артур торговал шуточными товарами. Некоторое время держал магазинчик на Мюнцштрассе, позднее – ларек на рынке, но его предприятия регулярно терпели крах.
По праздникам он вечно трепал родичам нервы: когда после богослужения все давным-давно были на Розенталерштрассе и ждали праздничного ужина, он неизменно являлся последним. Одна из тогдашних семейных поговорок гласила: “Ну вот, опять Артур запирает шул[6]“. Он всегда встречал возле синагоги знакомых и часами с ними разговаривал.
Но в седер, рассказывая об исходе евреев из Египта, он преисполнялся такой глубокой серьезности, будто сам присутствовал при этом. И всякий раз, когда после трапезы продолжали ритуал, он чуть бледнел и с достоверным испугом провозглашал: “Нельзя продолжать седер, в дом проникли воры, украли афикоман”. Имелся в виду особый кусок мацы, который мы, дети, припрятывали. Когда мы его “находили”, нам в награду по обычаю давали сласти.
Задолго до того, как я пошла в школу, Артур решил научить меня еврейскому алфавиту. Так требовал старинный еврейский обычай. Мой отец рассказывал, как маленьким ребенком сидел на коленях у своего деда и тот говорил ему: “Мальчик мой, тебе уже три годика. И сперва ты выучишь наш священный алфавит, а уж потом немецкие буквы”.
Открытка Артура Эгера, участника Первой мировой войны, 1915 г., на фото он слева. Текст: “Как замечательно жилось бы, будь в кармане миллион, а война бы кончилась, но в остальном мы здоровы. Множество приветов, Артур”.
Способ, каким Артур начал обучение, надо сказать, довел мою маму до белого каления. Первая буква, которую он мне изобразил, была “хэ”. И он сказал: “Видишь, дитя мое, это хэй. Повтори: хэй”.
Я, конечно же, гордо объявила родителям: “Смотрите, это хэй”.
“Откуда ты взяла эту чушь?” – тотчас спросили у меня. Ведь “хэй” вместо “хэ” – произношение устаревшее и грубое, мне так говорить ни под каким видом нельзя.
С тетушкой Гретой Артур постоянно ссорился. Например, оттого, что любил класть в чай много сахару. Тетушка считала это расточительством. В ответ на ее протесты Артур, бросая в чай все новые кусочки сахару, цитировал идиотский рекламный слоган: “Экономить сахар вредно! Организму он полезный!” Он декламировал эти вирши то запинаясь, как маленький ребенок, то как скверный комедиант. А строгая и суровая тетушка Грета твердила: “Довольно! Довольно!” – пока в конце концов ее саму не одолевал смех. К тому времени в чашке Артура исчезало больше десяти кусков сахару.
Когда мне было лет десять, я однажды наблюдала, как он через день-два после Песаха сидел за столом, клал на кусочек хлеба мацу и с глупым смешком повторял: “Хамец и маца”[7] – квасное и пресное. После восьми дней Песаха ни один здравомыслящий человек мацу не ел, а он таким манером развлекался. Вот тогда я поняла, что Артур –