Павел поднялся, и все склонили головы. Он ушёл, и зал зашумел. К Орлову протиснулся Аракчеев.
– Алексей Григорьевич, – каменным голосом сказал генерал-губернатор. – Вы все же пришли.
– Объясните толком, что произошло? – взмолился Орлов.
– Вы разве не расслышали? Гроб с телом Петра Фёдоровича вынут из склепа и поставлен сейчас в Благовещенской церкви Лавры. Состоится коронование останков.
– Но это же неслыханное кощунство! – возмутился Орлов. – Помазать на царствие мёртвого! Что за причуды сатаны?
– Я бы на вашем месте не употреблял столь дерзкие выражения. Тем более, вам доверена особая миссия.
– Мне? Какая же? – отшатнулся Орлов.
– Вы понесёте корону.
– О, Господи, – Граф Чесменский схватился за грудь и поспешил выйти из зала.
– Удивительно, что вам удалось его привести, – похвалил меня Аракчеев.
– Граф полностью доверился мне, – ответил я.
– Надеюсь, дорогой он не хвастался, каким был героем при Чесме?
– Немного.
Аракчеев презрительно хмыкнул.
– А что бы было, если бы граф не приехал? – спросил я.
– Как не подчинившегося приказу императора, я был бы вынужден его арестовать и заточить в Петропавловскую крепость. Вы, Добров, спасли его честь, а может, и жизнь. Ох, не любит его Павел Петрович лютой ненавистью.
Мороз к ночи крепчал, да ещё откуда-то приплыл густой туман и накрыл город липкой матовой дымкой. Больше тридцати карет, обитых траурной чёрной материей, двигались медленно, словно крались. Лошади, тащившие кареты, так же были укрыты чёрной тканью. Их сопровождали лакеи с факелами, одетые в черные епанчи. Широкополые шляпы – тоже черные. Процессия ползла от Зимнего по Невской перспективе. Несмотря на поздний час и сильный мороз, на улице собралось много народу поглазеть на шествие. Люди кутались в тулупы, крестились. Пар от их дыхания смешивался с туманом. И никто не смел громко говорить. Все перешёптывались. Молчаливая толпа провожала молчаливую процессию, которая будто направлялась в ад.
Граф Орлов-Чесменский, огромный старик, сидел в карете, держа на коленях бархатную подушку, на которой покоилась корона Российской Империи. Он вздрагивал от рыданий, мычал, хлюпал носом. Иногда шёпотом приговаривал: «Обидно! Какой стыд! Ох, наказание за грехи мои!».
Я сидел напротив него и не знал, куда деться от стыда. В этот момент мне казалось: нет ничего противнее, как смотреть на плачущего старика, слушать его нудные причитания. Об этом человеке я слышал множество историй правдивых и много небылиц. Но даже если отбросить половину вранья,