Ремонт не переступил порога его комнаты, где спрятался, и все осталось как было. Мама, она хотела – избавиться, изменить, убрать. Впустила к себе. И то, что помнило отца, спустя столько лет вдруг перестало существовать. Она хотела полюбить свою новую комнату, она радовалась, что-то искала, подбирала, записывалась, стояла в бесконечных очередях. И могла себе позволить купить все новое, даже мебель: появились деньги, подработка, ей хорошо платили за книжонки новоявленных астрологов и всякую магическую безграмотную дрянь, которую бралась редактировать.
Ей захотелось трюмо – и она ездила по комиссионкам. Говорила, что мечтала о трюмо… Но когда привезли – ей казалось, что оно нигде не находило места. Обыкновенная полированная тумбочка с тремя похожими на оконца зеркалами, вызывала ощущение гильотины: смотришься – и тебя рассекают на части, на три части, на трех одинаковых, но как будто незнакомых друг с другом людей. От этого кружилась голова… Он не понимал: что может в этом нравиться? Игрушка? Если нравишься себе – или хочешь нравиться? Но ему претило, что она могла этого хотеть… То есть хотеть – и скрывать, мечтать…
До ночи они передвигали по заживо отремонтированной и поэтому какой-то мертвой комнате новую мебель. Оба измучились. Он – совсем ничего не понимая. И хотел только спать.
Потом нашел на кухне записку и даже для чего-то план обстановки: она все придумала… «нашла». Всегда, если уходила, а он еще спал, оставляла записочки: когда-то, чтобы мальчик не боялся, обнаружив себя в одиночестве, со временем уже, наверное, по привычке. И потом раздался этот звонок: звонили с ее работы. Ему сказали, что мама просила его не волноваться… Что она не приедет сегодня домой… Что ее срочно увезли в больницу… Кто-то звонил по ее просьбе, но, с трудом подбирая слова, пугал… Это был пугающе чужой, любящий, дрожащий женский голос…
Потом раздался еще один звонок – из больницы… И чей-то женский голос, но уже другой, какой-то глухой, далекий, опять передал ему ее слова… У нее все хорошо. Они очень скоро смогут увидеться. Где взять деньги, где они лежат, ведь он даже этого не знал… Она все еще о нем заботилась: даже где-то там, чудилось, очень далеко.
Когда разговор прекратился, он больше не знал, для чего живет.
Он остался один на земле, совсем один. Вдруг.
Телефон молчал. Квартира молчала, как будто очутился в чужой.
Мама, мамочка… Отец… Он совсем один. Все его покинули. Не взяли с собой и оставили почему-то,