– Почему? Уезжаете куда-то? – спросила я.
– Да нет… – странно улыбнулся. – Но сказать не могу.
Однако, объявившись вскоре, попросил Платона, чтобы тот устроил его в газету.
– Ну, как же, Саша? – удивился он. – Вы же не знаете этой профессии… не работали никогда.
– Да, не знаю, – взглянул пытливо: – Но если порекомендуете, то возьмут.
Потом пришел с этой же просьбой еще раз, и тогда Платон сказал ему, что не может рекомендовать и что пусть ищет себе работу по специальности, эксковаторщиком, на что тот бросил:
– Ну, значит и Вы – гэбист… как все.
И снова пропал… Но примерно через месяц позвонил: хочет прийти и поговорить именно со мной, попросить совета. И сидели мы вечером на кухне, он все говорил… причем, отвечал на мои вопросы не как всегда, а медленно, словно взвешивая каждое слово, и говорил о том, что уже совсем отравлен его организм, что сестра и мать подсыпают ему в пищу отраву и поэтому сидит он на одной картошке, которую сам варит, что днем и ночью следят за ним гэбисты, и ему приходится ходить спать в поле, в стог сена. Вначале я слушала эти его признания молча, потом стала робко переубеждать, но от моих слов он становился только беспокойней, злее, поэтому стала лишь сочувствовать, но в душе, нарастая, уже метался страх.
Но вот тот самый Саша сидит теперь напротив меня, облокотившись на свой большой рюкзак.
– Что, снова продукты везёте из города в деревню, как в былые времена? – пошутила, но тут же спохватилась: – А, впрочем, может уже не в деревне живёте…
– Да нет, в деревне, – улыбнулся, – куда я от своей Фроловки денусь?
– Но почему же… Многие деваются, так что было бы не удивительно, если бы и…
– Если бы и я? – прервал. – Нет, для меня такое исключено. Я навек прирос к своей родной деревне и ни на какой город её не променяю. Разве можно вот такое… – кивнул на окно, в котором, после