– Доброе утро, Петенька, – сказала Марфа Ивановна, подавая ему полотенце.
– Спасибо, Марфа, – ответил Петя, просто и искренно улыбнувшись.
– Что-то вы сегодня поздно встали, разве Андрей Петрович к вам не заходил?
– Нет, – соврал Петя да так, что было заметно, но Марфа этого не поняла все равно.
– Да, – вздохнув, сказала Марфа, – на Андрея Петровича это не похоже, хотя в последнее время я уж часто замечаю в нем какую-то рассеянность, забывчивость, что он себе обычно не позволяет, но, видимо, на то есть причина.
– Сколько раз от тебя слышу про него – и все больше удивляюсь ему.
– Ну да ладно, Бог с ним, ты уже умылся? Тогда проходи: будем завтракать.
Марфа Ивановна ушла. Петя пошел к зеркалу и стал вытирать лицо полотенцем, после чего он принялся разглядывать себя в зеркале. То откроет рот, станет разглядывать зубы: выпирает вперед из ряда зуб; приподнимет голову, чтобы рассмотреть ноздри; потрогает щеки; губы какие-то маленькие, подбородок недостаточно мужественен, нос казался большеватым, низкий лоб; светлые, мягкие волосы; маленькие, невыразительные глаза, цвет которых его не устраивал. Он пристально посмотрел себе же в глаза, близко приблизив лицо к зеркалу, и от своего невзрачного вида сказал себе: «Ну ты и урод».
Он отошел от зеркала, приуныв, но его настроение быстро переменилось, когда он вошел в столовую.
Столовая была таким особым местом, где происходили основные повседневные заботы, раздумья, даже отдых. Все предметы – диван, кресло, стулья, печка, цветы, картины, посуда, самовар, даже пара книг оказалась здесь, оставленные кем-то, – располагались в особом порядке так, как будто это имело значение, и только в таком их расположении это место становилось не просто собранием для кушанья, но и некой святыней, что объединяла в одном месте столько живых воспоминаний.
Можно просто сесть и наблюдать, как служанка суетится, проходя мимо тебя, накрывает стол, расставляет приготовления; как Марфа Ивановна озабоченно вспоминает: ничего ли она не забыла, стоя посреди прохода; как Андрей Петрович после каждого закусывания рыбкой рассказывал про спор с соседом, Семеном Игоревичем, в котором он всех уверял, что выиграл без всякого сомнения, и неважно: было это кому-то интересно или нет – главное, что бы речь не умолкала; также взглянув на обычный стакан, в котором отражаются все эти люди, вся суматоха, которая не доступна ему, но показывает нам.
Весь царивший здесь не утихающий быт вносил что-то свое, что удерживало тебя и тебе было приятно находиться в этом подвижном, по-своему живущем мирке.
От всех присутствующих вещей, будь они изначально тут или кто-то принес, исходила притягательная энергия, которая пускалась по всей комнате, воссоздавая картину перед твоими глазами; твое сердце впитывало то блаженство, преподносимое множеством скрытых, но так открытых,