Обычно Маша посмеивалась над этим: ученый и должен быть Рассеянным с улицы Бассейной… А в тот день ей, видимо, стало не смешно, а обидно. Хотя, может, причина и не в этом. Теперь уже ни его, ни ее память не могла восстановить: в каком месте находился тот первый камень, который они обошли с разных сторон, забыв, что по примете это приводит к ссоре. А изводить себя догадками тоже не имело смысла. Каждая из них являлась очередной жердочкой навесного мостика, который уже давно должен был рассыпаться, чтобы освободить их с Машей друг от друга.
– Рубашку!
Аркадий метнулся в спальню, на ходу стягивая домашнюю майку, о которую минуты три назад, забывшись, вытер замасленную руку, и темные, глубокие на вид пятна отчетливо проступали на синем трикотаже. Выдернув из шкафа совсем новую рубашку с короткими рукавами («Она должна увидеть, что я – другой… Что жизнь продолжается и без нее…»), Аркадий, продолжая суетиться, застегнул пуговицы и уже на последней от облегчения обмяк – успел.
Но еще нужно было вонзить расческу в седеющие волосы, уже не такие густые, как раньше, но сегодня особенно спутавшиеся. И перед зеркалом натянуть маску безразличия к происходящему. И, конечно, не сразу отозваться на звонок в дверь.
– Ого! Какими судьбами?
Это прозвучало достаточно равнодушно. По крайней мере, ничуть не взволнованно. Машино же лицо в волнении заметно подергивалось…
– Я… Можно мне войти?
– Отчего же нет? – Аркадий еще раз похвалил себя за выдержку и тут же устало подумал: «Какое ребячество… Неужели нелюбовью можно гордиться? Глупая, глупейшая игра…»
Не предложив Маше раздеться, он долго рассматривал ее испуганное, с умоляющими глазами лицо, потом спохватился:
– Снимай шубу. Это и есть норка?
– Это и есть… А почему ты спрашиваешь? У тебя же была норковая шапка.
– Здесь ее много, – он усмехнулся. – Смотрится иначе.
– Детей нет? – боязливо спросила Маша, назвав их так, как только она себе позволяла, и они нисколько не обижались. Когда-то не обижались…
Аркадий подхватил невесомую шубку: «Хорошая выделка». Мех воротника ласково прильнул к его ладоням, и ему захотелось швырнуть норку на пол, усеянный мокрыми пятнами от растаявшего снега, чтобы не поддаться этому обману.
– У них елка в школе, – сдержанно пояснил он. – Так теперь, правда, не называют. Новогодний вечер. С двенадцати часов дня! – усмешки выскакивали одна за другой, Аркадию уже казалось, что они выдают его истинные чувства. – По-моему, это чистое безумие – устраивать