Толстые руки грубо хватали за локоть и больно сжимали запястье, ведя в туалет, где трясущаяся от страха и холода девочка пыталась справить нужду под присмотром огромной женщины в белом, от которой пахло раздражением и злобой. Подносы с едой громко стучали о стол, выражая явное недовольство санитарок установленными правилами «для принцессы», а когда в тарелках оставались недоеденные супы и котлеты, эти тучные фурии бросали озлобленные комментарии в адрес девочки.
Здесь не было любви для Нины. Здесь царствовали безразличие, раздражение и откровенная злоба.
Ночами напролет Нина выплакивала глаза, также беззвучно, как она это всегда умела.
– Мамочка, где же ты? – шептал ребенок, – мамочка, пожалуйста, приди.
Слезы лились нескончаемым потоком из серебристых глаз, маленький опухший носик краснел от всхлипов, тело девочки сотрясалось от немых рыданий. И уже под утро истощенная слезами Нина, засыпала на мокрой подушке с молитвой на устах: «Мамочка, пожалуйста, вернись…»
Но дни безостановочно сменяли друг друга, а для Нины не менялось ничего. Нескончаемый шум и крики в коридорах, грубые хватания за плечи, огрызания фурий, стук тарелок. Единственным светлым лучиком в этом бесконечном аду были визиты медсестры. От молодой девушки всегда пахло фруктами, травами, цветами. Приятные ароматы тотчас же возвращали Нину домой. Она представляла, какой бы сегодня был запах дня, кого бы она в этот вечер взяла «на небушко».
– Ванильный… сегодня был бы ванильный день, – шептала себе под нос Нина и вспоминала, как они с мамой вычищали из стручков ванили черные зернышки.
Пока Нина витала где-то в облаках, медсестра давала ей таблетки, ласково просила запить их водой, потом гладила девочку по голове и уходила. Это были единственные приятные и недолгие моменты, которые Нина ждала каждый день.
После визита медсестры, в палаты возвращались дети с обеда, принося с собой привычный грохот.
– Если ты тронешь мои карандаши, я тебя убью, – злобно сказала однажды Аделаида, заметив, что Нина не спит во время тихого часа. Потом, пнув тапочки Нины так, что те разлетелись по разным углам, плюхнулась на кровать и по обыкновению отвернулась к стенке.
Нина и не думала прикасаться к карандашам Аделаиды. Она очень боялась эту толстую девочку. Та верно подметила интерес Нины, которая то и дело бросала взгляды на наборы для рисования на столе. Нине очень хотелось рисовать, но у нее не было ее собственных карандашей и красок. У нее, вообще, ничего не было. Даже одежда была не ее. Она получила ее еще в детской больнице, где оказалась после того кровавого вечера.
Тихий час тянулся бесконечно. Нина занимала себя тем, что вспоминала стишки, которые они разучивали с мамой.
– Поросенок, поросенок,
только вылез из пеленок.
Тут же, свинка, грязь нашел,
Мимо лужи не прошел, – рассказывали они, пока Нина купалась в пенящейся ванне.
– Приходите к