Я укрепил елку на подставке и помог тебе обмотать основание золотой бумагой. После бумаги настал черед гирлянды, потом – елочных шаров, а после шаров я залез на стул и надел на макушку елки звезду. Слез со стула и вдруг оказался вплотную к тебе. И решил, что это самое лучшее место.
«Тебе что, некуда пойти?» – спросила ты.
«Нет. Только обратно в лавку».
«Больше не нужно разносить елки?»
«Нет, твоя была последняя».
«А что там в лавке?»
«Майкл. Мейбл. И скотч».
«А, я знаю, это такая детская книжка!»[3]
Я засмеялся.
«У тебя приятный смех», – сказала ты.
После этого мы замолчали. Ты помнишь? Помнишь, как пристально ты на меня воззрилась? Как я растерялся? Я спросил, что это ты на меня так смотришь.
И ты сказала:
«Думаю, не рискнуть ли с тобой»[4].
И я сказал:
«Да».
На такое только и можно ответить: «Да».
Сумерки переходили во тьму, а мы бежали по Саутфилд-роуд, держась за руки, – один раз остановились в тени, и я почувствовал вкус оладий у тебя на губах и языке. Мы остановились на переходе у Каули-роуд. Витрина лавки Мейбл была вся убрана, а из распахнутой двери гремела музыка: «People Get Ready»[5] группы The Impressions. Ты сжала мне руку и сказала, что это твоя любимая песня. Майкл был один в лавке – он танцевал и подпевал, а в дверях стояла сестра Тереза и смотрела на него. Мы перешли дорогу и встали рядом. Песня кончилась, мы захлопали, и Майкл поклонился. «Майкл, ты придешь в церковь на Рождество? – спросила монахиня. – Нам нужны такие голоса».
Он ответил: «Увы, нет, сестра. Церковь – это не для меня». И спросил: «У вас-то все готово к большому дню?» И она ответила: «Да». И он сказал: «Погодите», и ушел в подсобку. «Вот».
«Омела, – засмеялась монахиня. – Давненько я не стаивала под этой штукой». Она пожелала нам всем счастливого Рождества и ушла.
«А это еще кто?» – спросил Майкл, глядя на тебя. И я сказал: «Это Энн». – «Энни, вообще-то», – поправила ты. И он сказал: «Мисс Энни Вообще-то. Она мне нравится».
То был 1976 год. Тебе было тридцать лет. Мне – двадцать шесть. Никогда бы не подумал, что запомню такие подробности.
Мы втроем уселись в садике за лавкой. Было холодно, но бок о бок со мной сидела ты, и я не мерз. Мейбл вышла поздороваться, и ты встала и сказала: «Мейбл, садитесь тут». А она ответила: «Нет, не сегодня. Я иду в кровать слушать музыку». – «Какую музыку?» – спросила ты. А она ответила: «Тсс» – и ушла в дом.
Мы развели костер на кирпичной вымостке и стали пить пиво и есть печеную картошку. Мы кутались в одеяла, дыхание выходило изо рта облачком, а на небе проступали звезды – хрупкие, как ледяные кристаллы. Наш разговор прервали звуки трубы, и мы втроем вскочили с мест, подпрыгнули у задней стены и повисли на пальцах, выглядывая через верх на пустошь