– Как бы мне хотелось показать тебе белорусские леса! Побродить там с тобой… Ягоды, грибы… Цветы какие…
– Я бы тоже хотел приехать.
– Приезжай. Папа рад будет.
– Откуда он обо мне знает?
– Ты же мой друг…
Исхак вспыхнул и, остановившись, заглянул Сание в глаза. Помолчал, хотел что-то сказать, потом, смущённо махнув рукой, пошёл дальше. Он был счастлив…
Однажды Сания попросилась с ним на сенокос. Исхак, придя с гулянья, долго готовил для неё лёгкие грабли, тёр стекляшкой черенок, чтобы Сания не набила мозоли на ладошках, зубья тоже потёр стеклом. Лёг он, когда уже заря занималась, заснул и никак не мог проснуться. Слышал сквозь сон голос соседского мальчишки Вильдана:
– Война! Война началась.
Думал, что это снится ему, потом заставил-таки себя открыть глаза, поднялся. День начинался пасмурный. Густой туман выжал на оконных стёклах слёзы, в избе было темно. Скоро просеялся мелкий нудный дождичек: нечего и думать о сене.
И потом какое тут сено – война!.. Не верится, что это всерьёз, на самом деле. Страшное слово «война». Война!..
Исхак побродил по кричащей и плачущей суетящейся улице, потом забрался на сеновал, где Вильдан и мальчишки обсуждали деревенские новости, лёг, положив подбородок на сцепленные пальцы, слушал в полуха, размышлял.
– Война…
Вильдан поёт песню, которую часто передавали по радио: «Мы войны не хотим, но себя защитим, к обороне готовы недаром. И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!..»
В газетах вот тоже пишут: «Своей земли ни пяди не отдадим врагу, война будет идти на территории противника…»
Если всё так легко и просто, почему же плачет жена Сафи-абый[5], который должен вечером явиться в военкомат? Почему он со скорбным лицом обнимает то жену, то детей? Тракторист, с мускулами, круглыми, как булыжник, победитель-батыр на всех Сабантуях?
– Замолчи! – грубо крикнул вдруг Исхак Вильдану. – Заткнись!
Едва на землю спустились сумерки, Исхак побежал к кустарнику Ахми, хотя мать кричала ему вслед, чтобы он сидел дома в такое тревожное время. Но ему надо было увидеть Санию.
Ждал он долго, но Сания не шла. Исхак всё же надеялся, что придёт, сидел, упорно глядя в темноту, его бил озноб от вечерней сырости и от страха. Внизу постанывал, побулькивал родник, задевая длинные ветви плакучих ив, на вытоптанном пустынном пятачке над запрудой, казалось, бродили тени гуляющих. Многих парней призвали на фронт, Хусаина тоже.
Деревня, несмотря на поздний час, тревожно шумела. Мелькали фонари возле амбаров: резали баранов. Плакала где-то гармошка рябого Василя, его тоже призывали. Все здоровые мужчины и парни – батыры, лучшие джигиты, цвет Куктау, – уходили на фронт. Сиротела, пустела деревня…
Исхак упрямо ждал, глядя в темноту, сердце колотилось где-то под горлом. Глубоко внутри