очистить!»
– А причащаться мы ходили в Сухумскую
церковь.
Ну а так – вечерние, утренние молитвы,
монашеское правило: три канона,
акафист, кафизмы, Евангелие, Апостол.
И конечно – Иисусова молитва.
И вообще – подвиг молчанья.
Засыпая, я думала – как же ты все-таки, жизнь,
удивительна, баснословна,
все в тебе перемешано, все три дороги,
никаких указателей – направо, налево, прямо.
Еще вчера, считай, я грела глупое тело
на камнях Сухуми,
а может, завтра взберусь на какую-то там вершину,
и тяжелый клобук надену,
и завернусь в трудную рясу.
– Так вот, – продолжал Августин,
устраиваясь поудобней, —
этот отец Авель сидел дважды:
первый раз за то, что крестил в Черном море
пионерский лагерь;
второй – за царицу Тамару.
Какой-то полковник в его присутствии
обозвал ее нецензурным словом,
а Отец Авель был крепкий, сильный,
под два метра ростом.
Пришлось полковнику извиниться,
отцу Авелю же – прогуляться
по сибирским просторам.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил: лучше прогневить человека,
чем прогневать Бога.
Назавтра Знаменитый Писатель,
выбранный в покровители,
защитник, неожиданная надежда,
уезжал в Гватемалу, потом – в Гонолулу
и еще куда-то.
Сегодня у него был единственный вечер,
да и тот был занят:
он задавал ужин в Дубовом зале
в честь классика английской литературы.
– Ты хоть знаешь, что он написал? —
спрашивал Знаменитый Писатель,
ведя меня лабиринтами к ресторану.
– Кажется, «Алые паруса», – отвечала я,
смеясь собственному остроумью,
ибо чувствовала, что все началось отлично.
Каждый вечер до самой глубокой ночи
мы с Августином разжигали кадило,
ходили по комнатам, распевая молитвы,
и я больше всего боялась сфальшивить,
но в конце концов вдохновение побеждало.
В доме уже все спали:
чиновники и поэты, лауреаты и кандидаты,
якобинцы и гугеноты,
и кадильный дым окутывал их сновиденья —
хронику века, программу «Время», акции, баталии и
реформы,
семейные неурядицы, мировые войны,
общественные нагрузки, неприятности на работе.
– Мы немножко посидим на банкете,—
сказал Знаменитый Писатель,—
а потом поговорим по твоему делу.—
И я так загадочно ему кивнула,
что он не выдержал и спросил почти сразу:
– Ну, вкратце, что у тебя такое?
– Августин, – говорила я, – дай-ка скуфью
примерить,
ну, как – идет мне?
А теперь еще, пожалуйста,