Сначала воспитание сироты взял на себя самый старший из братьев, почтенный Аминадав, которому к тому времени был отмерен лишь малый остаток жизни. Затем девочка перешла к среднему брату, Иаиру. Но, зная трудный, сварливый характер своего отца, Мардохей вскоре взял девочку в свой дом, где у них с женой родились один за другим два мальчика, а дочери пока не было.
Но сейчас Гадассу волновало что-то совсем другое. И волновало так сильно, что от нетерпения она дергала Мардохея за рукав рубашки.
– По-по-получается, что ты, Мардохей, из того же рода, откуда вышли все наши цари? Значит, и ты тоже можешь стать царем, Мардохей? Ведь ты очень-очень, ты больше всех похож на царя! Ты даже еще к-к-красивее, чем Саул, и когда-нибудь станешь таким же великим, как… как… как…
Гадасса снова споткнулась на злополучном слове. Мардохей воспользовался заминкой.
– Нельзя так говорить, – сказал он как можно строже. – Цари иудейские не по родству занимали свой престол, а по выбору Господа. Как только они начали перенимать законы других народов, то сразу же потеряли свою силу А величие, девочка моя, измеряется вовсе не царской властью, а лишь тем, сколько Духа, дыхания Божьего способен вместить в себя человек, и тут я еще…
Мардохей не выдержал и улыбнулся каким-то своим мыслям.
– Хоть я и выше всех ростом, я пока что самый малый среди людей. Меня и от земли-то не видно.
Гадасса ничего не ответила, но еще крепче сжала ладонь Мардохея – то ли выражая свой молчаливый протест, то ли для поддержки. Рука девочки была горячей и дрожала от волнения.
– А м-меня видно? – спросила Гадасса и поглядела на небо.
Белые облака медленно плыли в вышине, делаясь похожими то на кудрявых овечек, то на лебедей, то на пушистых кошек, а Тот, Кто их выгуливал по небесам, по-прежнему был невидим и находился где-то выше облаков, немыслимо высоко.
– Тебя видно, – ответил Мардохей, улыбнувшись. – Богу всех детей хорошо видно. Куда лучше, чем взрослых, а особенно…
Он чуть было не добавил: «а особенно сирот», но вовремя прикусил язык.
Мардохей старался как можно меньше напоминать девочке, что она ему не родная дочь, да и по возрасту никак не могла быть ему дочерью.
Все же Гадасса заметно погрустнела и даже убрала руку из ладони Мардохея.
Больше всего Гадасса не любила, когда он говорил с ней, как с ребенком. От этого куда-то уходила тайна. Что-то самое главное рассеивалось в воздухе, как дым от костра, как дорожная пыль.
Гадасса низко опустила голову, чтобы Мардохей не заметил ее покрасневших мокрых глаз.
– О чем ты задумалась, девочка моя? – ласково спросил Мардохей, наклонясь к Гадассе, и привычно провел по ее волосам большой, теплой ладонью.
– Как бы мне хотелось увидеть вблизи великого царя Артаксеркса, – тихо сказала Гадасса. –