Я изо всех сил пытался понять, о чём говорит диктор, но не мог. Непонятных слов было слишком много, и я решил сосредоточиться на фотографиях. Женщина на экране невероятно походила на мою маму, а дядя – на отца. Всё это казалось совершенно невероятным, но я был уверен – ошибки быть не могло.
– Ма, па – вы в телевизоре! – закричал я.
Я обернулся к ним, предвкушая, как они обрадуются, но они совсем не были рады. Их лица как-то напряглись и осунулись. Оба они с тревогой смотрели на экран, не говоря при этом ни слова. Наступила нервная тишина. Я непонимающе смотрел на родителей, ожидая взрыва веселья, но ни взрыва, ни веселья не было.
– Вот здорово! – не выдержал я. „Теперь вся страна о вас узнает…“
– Да… – задумчиво проговорила мама. „Это уж точно.“
Я озадаченно посмотрел на неё несколько мгновений, перевёл взгляд на притихшего отца и, не дождавшись ответа, вернулся назад к своей игре.
Золото и багрянец
Стояла осень, моё любимое время года. Красно-жёлтые листья летели повсюду. Они осыпались с ветвей деревьев и кружились в воздухе в безмолвном танце. Ветер подхватывал их и нёс за собой всё дальше и дальше. И они следовали за ним, отдавая себя в его волю, доверяя ему до конца. Дворники шли по улицам и дворам и мели листья, но скоро на их место прилетали новые, а за ними ещё и ещё.
Листопад всё никак не кончался, и в этой вечной битве дворники неизменно проигрывали и уходили домой побеждёнными. Иногда, словно пытаясь отомстить за потраченные впустую дни, они собирали сухие листья во дворе и поджигали их. Весёлое пламя поглощало всё без разбора. И дым от него поднимался вверх, к самым крышам домов, уносясь всё дальше в небо.
Мы жили на севере города. Мой мир ограничивался нашей маленькой квартирой, двором у дома и школой, в которую мне предстояло пойти в первый раз. Наш дом стоял на бульваре Матроса Железняка. Тот находился где-то в районе Войковской, но что располагалось дальше, за его пределами я не знал.
Раньше мысль о школе пугала меня и наполняла предчувствием беды. Я боялся, что в школе всё будет так же, как в детском саду, куда меня отдали в три года и где я был так несчастлив. Я постоянно плакал и просился домой, но домой меня почему-то не забирали. Время тянулось бесконечно долго, и тоскливые, серые дни заполнялись сном и едой, указаниями нянек и прогулками во дворе.
Я скучал без моей матери, и часто сидел у окна, наблюдая жизнь за бетонным забором в ожидании, что она придёт и заберёт меня к себе. В конце концов, спустя целую вечность, она пришла, и я смог спать в своей собственной постели, а не на одной из двадцати скрипучих коек, стоящих друг за другом в ряд.
Когда я узнал, что мне больше не придётся возвращаться в детский сад, я был вне себя от счастья. Дом по сравнению с ним казался раем, а возможность