– Говорят, куска щеки как не бывало, – между приступами кашля поведал работяга. – И нос почти откушен. Вот вам эти собаки. Я всегда говорил: любая собака может загрызть. Не важно, какой породы. Любая.
Вспомнив разговор с Бейкер-Хайдом, я спросил, следует ли избавиться от пса. Нет, без тени раздумий ответил работяга. Коль все собаки кусачи, чего ж наказывать тварь за то, что ей на роду написано?
А как считают другие? Да все по-разному.
– Одни говорят, пса надо высечь, другие – пристрелить. Оно конечно, и семью следует взять в расчет.
– В смысле, Айресов?
– Нет, этих, хлебопеков[10]. – Работяга зашелся булькающим смехом.
– Но ведь хозяевам будет тяжело расстаться с собакой.
– Ничего, у них случались потери тяжельше. – Вновь закашлявшись, он сплюнул в холодный камин.
Его слова меня растревожили. И без того я весь день думал, какое настроение царит в Хандредс-Холле, а теперь, оказавшись поблизости, решил туда заглянуть.
Первый раз я явился без приглашения; опять лил сильный дождь, машину мою никто не слышал. Я дернул звонок и, не дожидаясь ответа, вошел в дом; меня встретил сам бедолага Плут: стуча когтями по мраморному полу, он вышел в вестибюль и вяло гавкнул. Наверное, пес чувствовал нависшую над ним беду: притихший и подавленный, он был совсем не похож на себя. Плут напомнил мне одну давнюю больную – пожилую учительшу, которая впала в маразм и разгуливала по улицам в тапочках и ночной сорочке. На секунду возникла мысль: может, и он оскудел рассудком? В конце концов, что я о нем знаю? Но когда я присел на корточки и потрепал его за уши, он стал прежним: дружелюбно разинул пасть, высунув меж желтоватых зубов чистый розовый язык.
– Натворил ты дел, псина, – тихо сказал я. – Где ж были твои мозги, парень? А?
– Кто здесь? – раздался из глубины дома голос миссис Айрес.
В сумраке коридора замаячил ее силуэт: она была в своем обычном темном платье и черной кашемировой шали с узором пейсли.
– Доктор Фарадей? – удивилась она, запахнув шаль. Ее сердцевидное лицо напряглось. – Что-то случилось?
– Я волновался за вас, – выпрямляясь, просто сказал я.
– Правда? – Лицо ее разгладилось. – Как мило с вашей стороны. Идемте, вам надо согреться. Нынче зябко, да?
По правде, было не так уж холодно, однако на пути в малую гостиную у меня создалось впечатление, что в доме, как и в погоде, что-то слегка, но определенно изменилось.