– У принца Жоржа в кабинете был. Батюшки! Мороз! – отчаянно возопил Шепелев, ложась в холодную постель. – Да-с, в кабинете! И разговаривал с ним. Б-р-р-р… Да как свежо здесь. Что это вы, дядюшка, казенных-то дров жалеете? Б-р-р-ры.
– У принца Жоржа? Что ты, белены, что ли, выпил иль пивом немецким тебя опоили? У принца Жоржа!
– Да-с.
– Ты! – крикнул Аким Акимыч.
– Я-с! – крикнул шутя Шепелев из-под одеяла.
– Когда?
– А вот сейчас.
– Ночью?
– Ночью!
Наступило молчание. Квасов стоял выпуча глаза и, наконец, не моргнув даже, взял с окна стоявший рукомойник и поднес его к лицу укутавшегося молодого человека.
– Воды не боишься?
– Нет, не боюсь, – рассмеялся Шепелев.
– И не кусаешься?
– Нет.
– Почему? Как? Пожар, что ли, у него был?
– Нету.
– Ну, убили кого? Иль ты сам ему под карету попал? Он ведь полуночник. Гоняет, когда добрые люди спят.
– Нет, ничего такого не было.
– По-каковски же ты говорил с принцем? – уже с любопытством вымолвил Квасов, поставя на место рукомойник.
– По-каковски? Вестимо, по-немецки! – отчасти важно сказал молодой человек.
– По-немец… По-немецки!! Ты?
– Разумеется. Он же по-нашему ни аза в глаза не знает. Так как же…
Квасов вытянул указательный палец и, лизнув языком кончик его, молча поднес этот палец к самому носу племянника, торчавшему из подушки.
– Ну, ей-богу, дядюшка, по-немецки говорил. Немного, правда… но говорил… Ей-богу.
– Вишь, прыткий. Скажи на милость! – рассуждал Квасов сам с собой и вдруг прибавил: – Да Жорж-то понял ли тебя?
– Понял, конечно.
– А ну, коли ты врешь? – снова стал сомневаться Квасов.
– Ей-богу. Ну как мне вам еще божиться?
– Стало быть, складно говорил? Хорошо? Не то чтобы ахинею какую?..
– Еще бы! Известно, складно, коли понял! – воскликнул Шепелев.
«А нихт-михт?!» – будто шепнул кто-то малому на ухо.
– Только раз и соврал, – сейчас же признался он, – вместо мих сказал михт.
– Ну это пустое! – важно заметил Квасов и прибавил: – А по-ихнему что такое михт-то?
– Михт – ничего.
– Ан вот и врешь! – обрадовался Квасов и ударил в ладоши. – Ничего по-ихнему нихт! Вот я больше твоего, выходит, знаю.
– Да вы не поняли, дядюшка. Михт не значит ничего, а нихт значит ничего.
– Чего? Чего? Не разберу…
Шепелев повторил. Квасов снова понял по-своему.
– Так михт – совсем ничего, стало быть…
– Совсем ничего…
– Эка дурацкий-то язык! Господи! Стало быть, на приклад, если у немца ничего нет, он говорит: нихт. А если у него, у дурака, совсем ничего нет, так он говорит: михт. Тьфу, дурни!..
– Ах, дядюшка!.. Да вы опять не то! Михт – такого и слова нет по-немецки.
– Зачем же ты его говорил?..
– Да