– Я обращаюсь к тебе, Люсьен, как с чисто практической, так и с нравственной точки зрения: не допускай совершиться этому делу. Пойми, что, если все повернется против нас, это злодейство лишит нас надежды на милосердие. Пойми также…
Последний аргумент, казалось, поколебал молодого человека, и его бледное лицо вдруг стало каким-то серым.
– Все равно нам нет иного исхода ни в каком случае, Шарль, – сказал он, – мы не можем рассуждать, а должны лишь повиноваться тринадцатому пункту.
– Не забывай, что мы имеем некоторую свободу действий, потому что сами стоим выше комитета!
– Но этот комитет имеет достаточное количество членов, чтобы менять различные параграфы, на что мы не имеем права.
Его губы дрожали, но выражение глаз не смягчилось. Под давлением тех же ужасных пальцев моя шея начала поворачиваться вокруг плеч, и я уже находил своевременным вверить свою душу Пресвятой Деве и Святому Игнатию, который был всегда главным покровителем нашей семьи.
В это время Шарль, который почему-то все время отстаивал меня, бросился вперед и начал тянуть руку Туссака с такой яростью, какую трудно было ожидать от его прежнего спокойствия стоика, с которым он сидел все время.
– Я не позволю вам убивать его! – гневно воскликнул он. – Кто вы, что осмеливаетесь противиться моим желанием? Оставь его, Туссак, сними свои пальцы с его шеи! Я, говорю вам, не хочу этого!..
Но, видя, что его крик не поколебал их решимости, Шарль перешел к мольбам.
– Выслушай меня, Люсьен! Позволь мне расспросить его. Если он действительно полицейский шпион, он умрет. Тогда вы можете делать с ним, что хотите, Туссак! Но если он просто безобидный путник, попавший сюда по несчастной случайности и лишь из вполне понятного любопытства запутался в наши дела, тогда вы его предоставите мне!
С самого начала этого разговора я не произнес ни слова в свою защиту, но мое молчание отнюдь не могло служить доказательством избытка мужества. Меня удержала скорее гордость: утратить сознание собственного достоинства – это уже было слишком. Но при последних словах Шарля я невольно перевел глаза со сжимавшего меня, словно в тисках, чудовища на тех двух, от которых зависел мой приговор. Грубость одного тревожила меня меньше, чем мягкая настойчивость другого, слишком усердно хлопотавшего о моем путешествии на тот свет: нет опаснее человека, чем тот, который боится, и из всех судей самым непоколебимым бывает тот, кто имеет основание чего-либо опасаться, – это общий закон. Моя жизнь зависела теперь от ответа Туссака и Лесажа на доводы Шарля. Лесаж приложил палец к губам и снисходительно улыбнулся настойчивости своего приятеля.
– Пункт тринадцатый, пункт тринадцатый! – принялся повторять он тем же ожесточенным тоном. – Я беру на себя всю ответственность!
– Я вам вот что на это скажу, мистер, –