Луис был настолько увлечен своими мыслями, что даже не заметил шутки.
– Через несколько месяцев я стану полновластным хозяином своего состояния, – продолжал он, – и тогда ничто, кроме запрета самой королевы, не помешает нам снарядить, по крайней мере, одну каравеллу. Надеюсь, что денег хватит и на две, если только опекуны за годы моей юности не опустошили все мои сундуки. Дон Фердинанд мне не указ – я служу старшей ветви рода Трастамары, – и холодные расчеты короля меня не удержат.
– Ваши намерения великодушны, и ваши чувства делают честь такому благородному и смелому юноше, как вы, но принять это предложение я не могу. Было бы недостойно Колумба, если бы он воспользовался даром столь доверчивой души и столь горячей головы. Да к тому же главное и не в этом! Мне необходима поддержка какого-либо могущественного государя. Даже сам Гусман не решился бы взяться за такое обширное предприятие! Без высокого покровительства все наши открытия пойдут на пользу другим: ими воспользуются португальцы или еще кто-нибудь, а мы останемся ни при чем. Я чувствую в себе силы совершить славный подвиг, но он должен быть осуществлен в полном соответствии с величием замысла и цели… А теперь, дон Луис, простимся! Если во Франции мне улыбнется счастье, вы обо мне услышите. О спутнике с таким благородным сердцем и твердой рукой я могу лишь мечтать! Но пока вам не следует больше искушать судьбу. В Кастилии я конченый человек. Знакомство со мной не пойдет вам на пользу. А потому говорю еще раз: здесь мы должны расстаться!
Луис де Бобадилья горячо запротестовал, уверяя, что мнение других ему безразлично. Однако более умудренный годами и опытом Колумб не мог позволить доверчивому юноше из-за дружбы с ним рисковать своим будущим. Сам-то он стоял много выше людской молвы, но сейчас речь шла не о нем.
Простились они тепло. Колумб был растроган искренностью и глубоким волнением юноши, тем не менее, отъехав не очень далеко от города, они все-таки расстались: Колумб поехал дальше, а дон Луис де Бобадилья повернул назад. Кровь Луиса кипела от ярости при мысли обо всех унижениях и оскорблениях, которые, как он догадывался, пришлось претерпеть его новому другу.
Совсем иные чувства обуревали Колумба. Семь мучительных лет он убеждал государей и знать Испании помочь ему снарядить экспедицию. Сколько лишений, насмешек и даже оскорблений пришлось ему вынести за эти долгие годы, – лишь бы не потерять даже тех немногих сторонников, которых ему удалось приобрести среди наиболее свободомыслящих и просвещенных умов! Пытаясь сделать сильных мира сего еще могущественнее, он сам едва зарабатывал себе на пропитание. Каждый луч надежды, как бы ни был он слаб, Колумб ловил с жадной радостью, и каждое новое разочарование встречал со стойкостью, достойной самых закаленных сердец. Но теперь он переживал особенно горькие минуты.
Когда Изабелла снова призвала его, самые радужные мечты овладели душой Колумба. Однако