«Сосуд для освещения хлебов медный, чеканной работы, с тремя литыми подсвечниками побелен, весом 3 фунта.
Укропник медный.
Чайник для теплоты красной меди внутри луженый, весит 1 фунта.
Церковная печать медная с деревянной ручкой…».
Следующей ночью к Гортову поскреблись в дверь. Вскочил, разбросав листы, и побежал открывать – Софья. У Софьи были дикие кошачьи глаза, она бросилась первой, вцепившись в губы. Они упали, переплелись – дверь так и осталась открытой. Трепещущими руками Гортов попытался справиться с замком на платье, но не сумел, только сколол ноготь, тогда взялся за волосы, кое-как разжал гребешок, дернув прядь.
Софья испуганно ойкнула.
Посыпались на лицо колкие волосы. Она сама расстегнула замок, и Гортов потащил вниз упиравшееся хваткое платье. Выступили белые берега, белый живот и руки. От Софьи пахло рабочим потом и немного – соседкой-бабушкой.
Софья шумно целовалась и хрипло вздыхала, Гортов страстно боролся с лифчиком, с хрустом что-то порвал, он подался, бросил его под кровать, на кровать повалил Софью. Она же вдруг как будто перестала дышать, запунцовела, стала отталкивать Гортова. «Плохо… плохо… воды… не могу».
Гортов поднес стакан. Софья хлебнула было, но вгляделась в дно. «Что это?», – на дне плавала какая-то шелуха. Гортов наполнил стакан заново.
«Что с тобой?» – Он аккуратно присел у ее ног, и Софья тут же поджала ноги.
«Я не знаю», – она села на край, часто и отрывисто задышала, скрестив ноги и беззащитно держась одной рукой за горло, а другой, нелепо и часто, как утка короткими перьями, стала махать возле лица, разгоняя воздух.
– Пожалуйста, выключи свет.
Выключил.
– Нет, нет, лучше включи и закрой, наконец, дверь, пожалуйста…
Софья дышала все громче, краснея все больше, хрипя и надуваясь.
– У тебя аллергия?
– Не знаю… У меня, кажется, горло распухло… и тошнит. Нет, это нервное. Ты прости. Пойду я.
– Может быть, сделать чай? Посиди, успокойся. – Гортов хищно шагал по комнате, сам не зная чего ища.
Софья быстро оделась, собрала в руку порванный лифчик, осторожно, двумя руками, как еле живое животное.
– Прости, извини…
Гортов долго сидел и смотрел на дверь. За стенкой скрипела кроватью старушка.
Освободившись на работе пораньше, Гортов, как в бреду, несся домой, не различая дороги, прохожих, неба. Мимоходом взглянул в слепые окна на своем этаже и быстро взбежал по лестнице. Сам себе он казался сильным, властным, порывистым и представлял, скрежеща зубами, как срывает одежду с Софьи, как толкает ее на кровать… рот, мокрый и жаркий, много рта, задирает платье, а там… Сука, вот сука! Зрачки Гортова стали как обожженные лезвия, и каждый мускул звенел.
Он постучался в дверь. Никто не открыл. «Кто там, бандиты?», –