Дед избегал пьяных разборок. Поножовщин, мокрушничества у него не водилось. «Воровать – так на сухую», – любил наставлять тот домушников.
– Дед, где золотишко придержал? – спрашивал Ленька.
– Да тшш! Ты о чем?
Притонов в Петрограде было множество. Пафнутию повезло: он занял сразу 5 комнат как раз с Великого Октября, прежние хозяева – аристократы загнивающего бомонда – то ли бежали, то ли в земле сырой лет пять как лежали. Но с любезной предусмотрительностью оставили весь скарб.
И потому первая рюмка у деда всегда была вроде как за них, «общипанных бывших».
– А кто вон в тех комнатах живет? – поинтересовался Басс.
– Сынок, две для собственных нужд, остальной уют сдаю по часам.
– Ну ты и крученый, Дед. Кому сдаешь-то?
– Чего придрался? – поправил Пантелкин.
– Ну ясно кому… Девицам с Газковой на час или залетным, но длительно.
Отдельная кухня с умывальником, все удобства. Шамбары1 сии никогда не пустовали, там стоял первородный гвалт и частенько хлопали двери. Каждый вечер играла гармоника, из комнат доносился смех.
«Только на керосинки перерасход 12 целковых в месячину», – жаловался Пафнутий постояльцам. «Батенька, протопили бы каминчик! А дрова?» – «Дров нэмае…»
А еще все комнаты вечно тонули в табачном дыму, и это было для хозяина сущей проблемой: «Анафема! Сейчас астма заест!» – «На вот, батенька, на табачок!» – «Тады кутите. Доброго вечерочка!»
С одной только «бядой» не совладать было: пустые бутылки из-под марочного алкоголя стремительно плодились по углам. Оттуда их изредка выносили. На многих из них сплели свои гнезда разнокалиберные пауки, ловившие в свои сети мушек и таранов. Это служило некой метафорой притона на Ямской, так как нередко у доверчивых завсегдатаев пропадали ценности: гаманочки с мелочью, облигации, крепко замотанные аль в чулок, аль в уездную газетенку. Ну не все, конечно же, возвращалось с лихвой. Хипес не дремал. Поэтому в милицию никто не бегал жаловаться.
Пропустив первую, она ж «нулевая», как говорилось всегда Дедой, Ленька пил свой жженый кофий, наблюдая за страждущими.
«Терпеть не люблю алкашей», – думал он и невольно вспомнил своего батеньку.
Вспомнил, как тот приходил с работы и по вечерам за ужином пропускал стаканчик и тупыми животными глазиками вечно косился на него.
Охоч был тот батька до выпивки и до баб.
Ленька вспомнил случай более поздний, когда сестра его слегла с непонятной хворью, измученная мать денно и нощно по ней хлопотала, а бати рядом не было.
Усатый папашка уходил «по делам» с дутой харей, зарубцевавшейся от пьяни. И кто бы мог подумать, прямо в стайке их собственного дома целовал пышногрудую доярку, нашептывая ей непристойности. Та вскрикнула, заметив Леньку на пороге коровника, и резко отстранила полюбовного руками.
Батька бросился