«Мы же договорились».
«Ничего подобного. Мы не договаривались. Ты попросил».
«Пусть так. И ты пообещала».
«Кивнула».
«Пообещала кивком. У некоторых древних племен кивок был сродни клятве на крови».
«Господи… Всё, молчу, я поняла. Кивок».
«Что?»
«Ну ты же не видишь, что я киваю, вот я и ставлю тебя в известность: кивок».
«Я растроган. Моргнул. Или ты меня видишь?»
«Хм…»
В моей – свои… В моей ли? В самом деле, моя ли это «История»? Откуда в ней набралось такое количество свидетельств моих несуществующих недомоганий? Я тут второй раз. Первый визит нанес всего лишь две недели тому назад. Сдал анализы, забрал пальто в гардеробе, пожалев, что свое – выбор был богатым, – и отправился восвояси. А тут… Прямо не «История болезни», а какая-то медицинская сага о пяти поколениях хроников, изданная под одной обложкой. Сага о больных Форсайтах.
Московская сага о больных Форсайтах.
Разве что в этой больнице поселились рационализаторы и они взяли пример с кладбищенской практики. Там, насколько я осведомлен, по истечении каких-то определенных лет можно хоронить свежеотбывших с этого света в чужие могилы, пристанища староумерших. Вылежала чья-то история болезни пару десятилетий и – на тебе: наклейка на обложке с новым именем, парочка новых страниц – вклейка, – и новый владелец. Был я захудалым, никчемным пациентишкой, невзрачным, с сомнительными тремя страничками жалоб и предписаний, а тут – раз, и уже пациентище! С «Историей»! Солидно. В регистратуре поглядывают уважительно. У самого, опять же, голову не сносит от мнимого удовольствия жить здоровеньким.
«Господи, какой же ты редкий болван. Шут просто!»
«Я сейчас обижусь. Третий раз про шута за день. Или четвертый? Явный перебор».
«Ну, прости. Однако же в самом деле…»
«Прощаю, но имей в виду, что это в последний раз».
«Не зарекайся, Ванечка».
«Мамой клянусь!»
«Здоровьем?»
«Нет, всей мамой. Комплексная такая клятва. И вообще, родня без здоровья – такая обуза!»
«Красавец!»
«Есть такое».
Доктор – я проглядел на двери в кабинет фамилию, но точно не Голсуорси – явно мельчит, заполняя страничку моей саги. Историк болезни. По всему видать, обязательство принял: уложиться со всеми моими бедами на остатке последнего листа. В самом деле, не вклеивать же еще один ради жалких двух, при снисходительности небес – трех месяцев. Пусть и разнятся в корне наши данные о «снисходительности». По моим идеалистическим представлениям, минимум лет на пятьдесят.
Что навеяло это число? Не исключено, что подспудные мысли о полтиннике в баксах, который бы мне сейчас ой как не повредил. И тоскливое предвидение, что из знакомых никто в долг не даст. Нет у меня больше состоятельных и в то же время доверчивых знакомых. Эти два мира оказались успешно разделены и теперь ни при каких обстоятельствах не перемешиваются.