Братья остались вдвоем.
– Нам этих новгородцев Бог послал! – воскликнул Михаил. – Поляки давно на Киев зарятся, короля на нас науськивают. А с Новгородом мы – сила!
– Не спеши, коза, все волки твои будут, – охолонул брата Семен. – Ты не забывай про московского государя. Муж он настырный и загребущий, не успокоится, пока Новгород не приберет к рукам. Войско у него отменное, воеводы самолучшие. Или ты хочешь за Новгород костьми лечь? То-то!
– Выходит, будем отказываться? – разочарованно спросил Михаил.
– А ты не суйся, пятница, впереди четверга, – снова осадил брата Семен. – Я вот что думаю, Миша. Знаешь ведь: жить мне осталось недолго. Есть слух, что после моей смерти хочет король посадить наместником в Киеве своего присного Мартина Гаштольда.
– А меня, значит, побоку? – зло уточнил Михайло. – Ну это мы еще поглядим! У короля тоже не две головы, а одну и срубить можно.
– И думать не смей! – прикрикнул Семен. – Сам сгинешь и весь наш род за собой потянешь. Ты лучше раскинь умом. Новгород-то побогаче Киева будет. Хватит тебе в бедных родственниках ходить. А с Иваном Московским можно мирно договориться, небось ему война тоже ни к чему. Поэтому будем соглашаться, – заключил князь Семен, похлопав по плечу повеселевшего брата. – Только сначала съездим к королю в Вильну, испросим для тебя дозволения. Как-никак, а ты его двоюродный племянник и пока еще верный вассал.
4
Жало смерти князь Семен Олелькович почуял в себе еще прошлой зимой. Вдруг сильно заболело в левом боку. Думал – старая рана, поболит и успокоится. Ан нет, день ото дня боли усиливались, князь стал худеть и сохнуть. Местные лекари лечили его травами и припарками, от которых больному делалось только хуже. Тогда-то и появился в Киеве врач-иудей по имени Захария Скара, или попросту Схария. Прислал его давний знакомец князя Семена, купец из города Кафы Хозя Кокос.
Непрост оказался новый лекарь! Слухи о нем бродили разные. Родом будто бы из богатой семьи евреев-караимов, но рано оставил родительский дом и ушел странствовать в поисках ученой премудрости. Вроде бы учился в Польше у знаменитого раввина Куматяно. Не деньги считал – звезды, горбился над книгами, дышал ядовитыми парами в лабораториях алхимиков, резал трупы в университетских прозекторских.
Возраст Захарии не поддавался определению. Высокий лоб посечен морщинами, борода уже посолена сединой, в пещерах надбровных дуг прячутся пронзительные глаза. Когда Захария думал о чем-то своем, они словно дремали, обратившись зрачками внутрь, но стоило ему вернуться в действительность – и эти глаза словно выпрыгивали из засады, ломая встречный взгляд. Они раздражали, притягивали, тревожили, и все, кто ощущал их на своем лице, испытывали беспокойство, как при встрече с таинственным и опасным существом. Зная за собой это свойство, Захария только на короткое мгновение включал