Не спросясь (он и раньше ничем подобным себя не обременял), мальчишка поднялся по ступенькам и протянул Кирилле Антоновичу конверт. Решив, что для полноты созданной им картины, не достаёт ещё одного, но весьма весомого мазка, он произнёс со всей серьёзностью, на какую только было способно это белобрысое существо.
– Доставлена почта. Извольте отыметь!
Первой рассмеялась Циклида, вышедшая на веранду услыхавши вопль родного дитяти. По её щекам потекли слёзы, но остановиться она не могла.
К её веселью присоединились и друзья. Только Никифор Авдеевич, впервые за всё время сидения за столом, позволил себе улыбнуться. При том, он показал, что под былой суровостью сокрыто довольно приятное лицо.
– Послушай, Прохор, Владимиров сын, это я могу иметь радость, горе и всё остальное в таком же духе. А что касается предметов то, передавая их, говорят «получить». Понятно? Ладно, спасибо тебе. Ступай уж, камердинер.
А что? Прошке понравилась бы любая реакция на его поведение. А эта, со смехом, чем она была хуже остальных?
И в удовлетворении от произведённого впечатления он, глубокомысленно произнеся «Завсегда пожалуйте», удалился с высоко поднятой головой. Не преминув споткнуться на предпоследней ступеньке. Чем и вызвал новый смех.
– Что тут у нас? О! Смотрите, Модест Павлович, как всё кстати! Это от господина Толмачёва. И что же он пишет?
Кирилла Антонович принялся читать вслух. Но оказалось, что в письме описывались события, известные друзьям от их гостя. Поэтому помещик перешёл на молчаливое чтение.
Окончание последнего, третьего, листа, было прочитано с иным, более строгим выражением на лице.
– Циклида! А, ты тут…. Будь добра, подай нам ещё винца. А гостю завари… сама знаешь чего. Модест Павлович, ознакомьтесь с письмом. Особливо с финалом.
Штаб-ротмистр глазами отыскал нужное место. Прочёл, поглядел на Кириллу Антоновича, и прочёл сызнова.
А в письме было вот что:
«По приезде моём в Великий Устюг, я навёл нужные справки о Путятине. Это посёлок в двух верстах от уезда. А уж на следующий день моего пребывания в этом поселении, это было вчера, кто-то похитил все мои деньги, важные бумаги и мой револьвер. И, к тому же, изрезал всё моё сменное платье. Уж не Васькины ли то проделки? Пребывая тут, начинаешь верить в то, что ранее представлялось жульнической мистификацией.
А посему, милостивые государи, имею уведомить вас об том, что переданную через Никифора Авдеева Зарецкого просьбу прибыть сюда – аннулирую, за полнейшей ненадобностию. Извольте сие принять, как приказ, недопустимый к ослушанию.»
Далее шли всяческие заверения, полагающиеся при завершении письма.
– Что скажете, дорогой друг? – Спросил помещик, по привычке поглаживая свой шрам на щеке, выглядевший в виде латинской буквицы «V».
– Скажу не много. Мы не можем ослушаться приказа.
– Позвольте,