До войны (1941-1945 годов) был у нас построен дом, который во время войны, как говорили родители: «Пришлось проесть», – были такие люди или «людишки», которые могли позволить себе купить добротный дом за «кусок хлеба». Так оказалась наша семья в бараке, где «люду» было видимо-невидимо, оказавшихся в подобной ситуации. Для кого война «курва», иначе ее не называли, но это было мягко сказано. Войну, как самую дорогую штуку в Мире, «крыли» отборным «семиэтажным матом», а для кого «мать родна».
Жили в бараке дружно, весело, выручали, чем могли друг дружку (коллективом легче выживать). С обувью и тряпками было очень плохо, но зато к каждому празднику, пусть из простенького ситца, было новое платье и сшитые местным сапожником прочными белыми швейными нитками под названием «Парашютный шелк», тапочки «Союзки» из плотной ткани «диагональ», которые чистили зубным порошком перед каждым выходом «в люди» (так, в основном, в теплое время года бегали босиком, а зимой в подшитых, накоротко обрезанных валенках). Фантазиям не было предела: – все шилось, вышивалось, строчилось, вязалось (вплоть до нижнего белья) руками.
В бараках (их было четыре) на «Курлы-мурлы» (так называли улицу имени Карла Маркса) было по одному общему коридору длиной (точно не помню) около двадцати пяти метров, где и собирались все ребята и девчонки (правда, их было мало, как В.Пикуль писал «одна пятнадцатая часть женщины на одного мужчину»). Шум, гам, моментные драки, визг девчонок, растаскивающих задиристых ребят, крики взрослых, выскакивающих из комнат и кричащих: «Чтобы мы на век заткнулись и замолчали, чтобы у нас заложило в глотках», непонятные звуки раздавались при популярнейшей игре «уголок-массаж-променаж»: это когда человек двенадцать-пятнадцать, прижимаясь к стене и двигаясь вдоль стены, давят первого, который оказался в углу. От такого натиска этот первый не выдерживает и буквально выдавливается из угла, бежит и становится в «хвост» этой давящей очереди; таким образом уже выдавливается из угла второй участник. Эта игра так быстра, что после четырех-пяти выдавливаний бежишь к «запасникам» на «отдых». Такой «гвалт до потолка» мог возникнуть в любое время суток.
И вот, в один из таких желанных погожих и морозных дней, когда в школу нельзя, а на горку можно, мы кучей «высыпали» из бараков на улицу, где уже нас встречали собаки всех мастей. От радости, что сейчас побегут с нами на горку, виляют хвостами, колотят ими по твердому, слежавшемуся снегу, высунув языки, как будто летом, «улыбаются» во всю морду и ждут не дождутся, когда мы сцапаем всю эту скользящую снасть и понесемся на горку.
По дороге на горку собаки с лаем и визгом стараются забраться на санки и лотки, чтобы мы их везли, по своему соображают, что на горке им кататься не придется, а горок, очень крутых, у нас было предостаточно и природных, и искусственных, так называемых «отвалов», созданных из руды пустой породы, вывезенной из шахты каталями в вагонетках на «гора».
Скатывались с горки только «поездом», в который входило в общей сложности не более семи лотков и санок, больше тоже можно, но не тот «эффект»: «хвост поезда» закидывался, переворачивался, мы все вываливались, и уже никакого «свиста в ушах»; на первых санках «поезда» находился «рулевой», на последних – «хвостовой». «Рулевым» был самый старший из ребят двенадцати – тринадцати лет, а «хвостовой» нужен только для разгона «поезда» на верху горки; остальная «пузатая мелочь» (почему-то нас так называли, вроде бы мы были все поджарые, животов ни у кого не было) набивалась в середину до «отказа», собакам места уже не было. Таких «поездов» набиралось на горке до десятка. Чтобы правильно и с «шиком» съехать с горки зависело только от «рулевых» и тут были «мастер-класс» своего дела. Нам «пузатой мелочи» иногда приходилось даже драться за своего «кумира». Когда вопрос был решен с «рулевыми», они довольные, оказанной такой честью, важно, в кругу «пузатиков», расходились, как по «коням», по «поездам».
В обязанности «рулевого» входило: успокоить и объяснить: «что с горки съезжать не страшно» в том случае, если появляется новый «пузатик»; «после съезда с горки, чтоб попусту никто не хныкал», – это касалось и девчонок, а кто ушибался (всякое бывало), тому оказывал первую помощь – прикладывал к ушибленному месту «холод» – снег; если самих «ушибленных» и мест было много, и «рулевой» не успевал, то тут включались помощники со вторых санок. Вот так, вроде бы в игре, прививалась ответственность за другого человека, когда с кем-нибудь случалось серьезное, то можно правдивую и подробную информацию получить от «рулевого». Никогда и никто с места случившегося не уходил и тем более не убегал. Если «рулевым» была девчонка, то, как правило, все ребята были в «ушибах». «Пройдох» сразу же обнаруживали, стаскивали с санок (если они благополучно доезжали до «подошвы» горки) и заваливали их снегом, чтобы не орали.
Итак: все готово, «инструктаж» проведен, – производится загрузка; «рулевой» ложится животом вниз на первые санки, растягивается во весь рост, ноги засовывает в завитушки вторых санок – вот и весь «сцеп», – живой и свободный: ноги в любой момент можно выдернуть и пустить «поезд» на самостоятельный, никем не управляемый ход, но это нисколько не интересно, а вот интересен был именно управляемый