– Что-то грустная у нас невеста, – грузная телом мать села на диван рядом с Любой и шутя ударила её по коленке, – чего, мечтаешь?
Дочь положила голову на её большую мягкую грудь, обняла руками за шею. Слёзы потекли ручьём. Всхлипывая, она рассказывала о том, что с ней произошло.
– Мамочка, не отдавай меня ему. Не люблю я его.
Но мать неподвижно сидела, поджав губы и молча, задумчиво слушала её обрывочный рассказ, не выказывая, ни сожаления, ни жалости к дочери. Когда Люба выдохлась и перестала плакать, она, помолчав немного, тихо, но властно сказала, ударив широкими ладонями с толстыми пальцами по своим полным коленям:
– Так! Зря ты мне раньше ничего не сказала, когда он это сотворил. Уж я бы из него вытрясла! А то, девку испоганил, да мы ещё свадьбу пополам играть должны? Ну, я ему покажу! Всё до копеечки оплатит. Так, слушай меня, – обратилась она к застывшей в недоумении Любе, – отец ничего не должен знать! Поняла?
– Мама, что ты говоришь?
– А что теперь говорить? Хорошо хоть так вышло. Грех сотворил, сам же его и прикроет.
Люба в рыданиях упала на диван.
– Я не поняла? Чего ты орёшь? Орать надо было, когда он тебя по дороге раскатывал. А если б он взял, да уехал? А если ты понесёшь? На нас дитя повесишь? А людям, как в глаза смотреть?
– Не хочу… я папе всё расскажу, – сквозь рыдания говорила Люба.
– Давай! Давай! Всем расскажи о своём позоре. Папе она расскажет! Хочешь, чтобы до смертоубийства дошло? Колька вылезет, как уж. Доказательств у тебя никаких, а отца посадют.
У Любы защемило сердце, когда она услышала от матери «доказательств у тебя нет». Не у «нас», а именно «у тебя». Ей до тошноты стало противно от её присвиста в слове «посад-ют». Стало больно от того, что мать даже не посочувствовала ей. Наоборот, хотя и не показывала своим видом, но её глаза говорили о том, что она даже где-то рада, что так произошло с дочерью. Люба зарделась, словно получила от матери увесистую пощечину.
– Успокойся, не посадют, – тихо ответила она со злобой в голосе, прекратив рыдать и вытерев слёзы.
– А чего ты крысишься? Я что ли позволила себя облапать и испортить? – закричала мать.
– Я? Позволила? – Люба выбежала из дома.
Разговаривать с властной матерью бесполезно. Перекричать её ещё никому не удавалось, а переубедить мог только отец, да и то иногда. В основном, этот добрый, работящий средней комплекции мужичок, любивший по случаю выпить, как и все на селе мужики, никогда не спорил со своей дородной и громкой супругой. Он постоянно уводил детей от скандалов и криков матери на улицу, и в бессилии справиться с ней махая рукой наотмашь, говорил:
– Да чёрт и тот с ней не справится! Пусть пар выпустит, чтобы не взорвалась, потом добрее станет.
Люба молча, с тяжёлой обидой на мать собиралась в дорогу. В другую совсем ей не изведанную жизнь. Со слезами полными слёз, что раздражало мать, она ругала себя.
– Зачем я иду на поводу у матери. Он мне противен. Как я буду с