– Вы несправедливы к себе, государь. Если вы и приняли корону в ущемление прав законного наследника, то только потому, что хотели спасти людей от величайших несчастий! Более того, – продолжала королева с глубокой убежденностью в том, что доводы ее неопровержимы, – вы взошли на престол с согласия и позволения Папы Римского, который волен распоряжаться им как принадлежащим Церкви феодом.
– Долго я утешал себя этими резонами, – сказал умирающий, – и мое уважение к Святому престолу вынуждало мою совесть молчать; но, сколь бы человек ни притворялся уверенным в собственной правоте, приходит торжественный и ужасный час, когда все иллюзии развеиваются; и для меня этот час настал: скоро я предстану перед Всевышним, нашим единственным непогрешимым судией.
– Справедливость его непогрешима, но разве не бесконечно его милосердие? – отвечала королева с благочестивым воодушевлением. – Даже если бы страхи, тревожащие вашу душу, имели обоснование, разве есть на свете грех, который столь благородное раскаяние не способно искупить? И разве не загладили вы свою вину перед вашим племянником Каробером, если даже и были виноваты, призвав в свое королевство его младшего сына Андрея и выдав за него замуж Иоанну, старшую дочь вашего несчастного Карла? Не они ли унаследуют вашу корону?
– Увы! – Роберт глубоко вздохнул. – Быть может, Господь накажет меня за то, что я слишком поздно задумался о восстановлении справедливости. О моя великодушная и добрая Санча, вы задели болезненную струну моей души и, сами того не чая, подвели меня к грустному признанию, которое я хотел вам сделать. У меня ужасное предчувствие – из тех, нашептанных нам смертью, что оказываются пророческими, – у меня предчувствие, что оба сына моего племянника – Людовик, унаследовавший от отца венгерскую корону, и Андрей, которого я хочу сделать королем Неаполя, – привнесут в мою семью большие несчастья. С тех пор как Андрей переступил порог этого замка, неведомый рок преследует меня, мешая исполнению всех моих планов. Я надеялся, что, если дети, Иоанна и Андрей, вырастут вместе, между ними завяжется нежная дружба и красота нашего неба, кротость наших нравов и утонченность придворной жизни в конце концов смягчат грубоватый нрав молодого венгра. Но, несмотря на мои усилия, все это только поспособствовало охлаждению отношений между молодыми супругами. Иоанне едва исполнилось пятнадцать, но она развита не по годам. Моя внучка очень умна и сметлива, у нее возвышенные принципы и живое, пылкое воображение; то свободная и радостная, как дитя, то величавая