– Это вполне закономерно, – успокоила Этель. – Он столько для вас сделал. Как это похоже на него!
– Кеннет… – начала его жена, и ее голос окреп. Но Этель не дала ей договорить.
– Он старый чудак. И очень раним. Такие люди встречаются. Благотворительность для них играет важную роль. Является потребностью. Восполняет нехватку чего-то.
– Я люблю вашего брата, – едва слышно ответила Розмари. – Он замечательный. И мне ненавистно…
Этель с сожалением посмотрела на нее.
– Разумеется. Мы способны ненавидеть лишь тех, кого любим.
– Нет, нет, это не так, у меня нет к нему чувства ненависти. Такое просто невозможно.
– Конечно, невозможно. В этом проблема. Но вы, Розмари, еще молодая женщина. Это непреложный факт и никак не ваша вина. Не надо себя мучить.
– Но…
– Мы понимаем, – подхватила Этель. – Хватит думать об аварии. Скажите, что это за прекрасные цветы? Герань? Потрясающе – не видела ничего подобного! Я здесь, чтобы следить за тем, как вы отдыхаете и поправляетесь. И честно говоря, рада. У меня будет отпуск, о котором я давно мечтала. Понимаете, Розмари, я довольно эгоистична. Мы все такие.
– Наверное, – кивнула Розмари.
– Скоро вы окрепнете и будете чувствовать себя хорошо.
– Да.
Сама Этель не жаловалась на слабость и радовалась ощущению штурвала в руке.
Гибсон лежал и думал о Розмари. Они обменялись какими-то пустыми, даже глупыми фразами. Печальными и обыденными. Совсем не такими, как бы ему хотелось. Но чего ждать здесь, в переполненной палате, рядом с мужчиной с вялым взглядом и трубкой в носу и другим больным, не сводящим с них любопытных глаз? Розмари для них забавное зрелище. Да еще и Этель рядом.
Мистер Гибсон постарался успокоиться. Надо подождать. Он признается в любви не в таком людном месте, как эта больница. И не станет этого делать до тех пор, пока не избавится от неуверенности в себе. Но что он знает о любви? Не принял ли он за любовь радость отцовства, о которой тоже мало что знал? Холостяк – вот кто он такой. Невинный. Другая ошибка также возможна. Какими бы ни были его чувства, Этель, возможно, права по поводу Розмари. Сестра – трезвая, практичная женщина, и ее доводы заслуживают внимания. Он мог неправильно истолковать благодарность, которую испытывает к нему Розмари. Конечно, она ему признательна. При этой мысли он поежился. Убедил ее перестать его благодарить. Но от этого мания Розмари, как назвала такое состояние Этель, могла еще усилиться. Надо избавиться от этого наваждения в их отношениях, убедиться, что оно в них не вторгается и ничего не искажает.
Его сердце билось медленно, в ритме заупокойной мессы.
Лишь тебя увижу – уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык под кожей…[2]
Гибсон чувствовал, как изломано его тело и как он раздавлен суровой больничной реальностью. Тугие простыни жгут кожу, немилосердный свет режет глаза. Сцена в ресторане отодвинулась