Федор сделал попытку приблизиться к нему, но у него ничего не получилось. Он как будто завис в вязкой темноте.
Усталость, как огромная скала, навалилась на него. Федор затих и, не отрываясь, глядел на шар.
Шар сверкал, как солнце, но отчего-то не слепил, а вызывал восхищение. Тяжесть, навалившаяся на Федора, исчезла, а он по-прежнему оставался неподвижен и смотрел, смотрел, смотрел… Федор даже не удивился, когда отчетливо услышал голос: «Я знаю, что ты хочешь остаться, но еще не время».
Эти слова привели Федора в отчаяние.
– Почему? Почему мне нельзя остаться? – спросил он.
Но шар исчез.
И вот теперь Федор стоит на кухне, у открытого окна, и вдыхает запах осени, и теперь он знает, что он, Федор Рыжов, говорил – наверное – с Богом, и теперь весь мир ему кажется иным.
Художник всегда умеет видеть красоту там, где другие люди ее не видят. Федор не просто видел красоту, он ее чувствовал, он чувствовал ее так остро и так пронзительно, что задохнулся от желания писать – писать так, чтобы даже слепой мог увидеть то, что видит он.
Фиска открыла глаза. Минуту она лежала без мыслей, тупо разглядывая потолок.
Тяжелое похмелье не оставляет места для мыслей, оно заставляет искать лекарство от невыносимых страданий. Фиска приподняла тяжелую, как чугун, голову и устремила мутный взгляд в сторону кухни, где, возможно, еще осталось немного водки.
Увидев свет на кухне, Фиска сначала очень обрадовалась и даже вскочила с дивана, но уже секунду спустя вспомнила, что Федор мертв.
– Господи, – прошептала она и села на диван, – Господи, какой ужас!
Похмелье почти пропало, уступив место отчаянию и страху.
Фиска обхватила голову руками, в надежде, что это поможет ей найти выход из безвыходной ситуации.
– Господи, ведь я его убила. Как же это? Что же мне теперь делать? Всё, это конец. Теперь меня посадят. Лет на пятнадцать, а то и на все двадцать. Ох! Лучше бы меня расстреляли…
И Фиска завыла во весь голос:
– Ой, горе мне, горе-е-е… Ой, Федя, Федя-а-а…
Слезы рекой полились из глаз Фиски, так что она и не заметила возникшую в дверном проеме кухни фигуру Федора, поспешившего узнать, в чем дело.
– Ты чего? – удивленно спросил Федор, но Фиска, поглощенная своим страданием, ничего не услышала.
Тогда Федор подошел ближе и тронул Фиску за плечо.
– Эй, ты чего ревешь как белуга?
Фиска перестала выть, но до нее не сразу дошло, что перед ней стоит Федор, а когда дошло, она громко вскрикнула. Возможно, если бы сознание Фиски не было затуманено похмельем, она упала бы в обморок. А так она просто на некоторое время лишилась дара речи.
Когда к ней вернулась способность говорить, она произнесла нечто настолько маловразумительное, что Федору пришлось переспросить:
– Чего-чего?
Наконец с трудом Фиска сказала:
– Так ты что… не того?
– Чего того? – удивился Федор.
– Ну,