Вороны еще долго кружились над лесом, базарили, азатем враз замолкли и в один момент улетели.
Удары топоров по дереву сопровождались монотонными звуками пилы – вжик, вжик, вжик, вжик…
Ромка, устав бороться с все прибывающими полчищами комаров, сидел на свежем пеньке и без особого интереса наблюдал за снующими у ног муравьями, строящими себе жилье. Волчонку хотелось есть и, чтобы хоть, немного утолить голод; он стал срывать близкие лепестки заячьей капусты и отправлять их в рот. Но поживка не очень-то насытила, а лишь разожгла аппетит. Под ложечкой у Ромки закислилось, отчего во рту забила слюна.
Послонявшись возле Грихи с Вадимом, он незаметно для себя изменил курс и приблизился к мешку, где, по его расчетам, должны быть харчи.
Александр Федорович подавал команды:
– Ты бери ее на вздым… На вздым, леший тебя подери! Ноги отдавишь, Лексеич, – покрикивал на Луку дед Александр.
Поднатужившись, он подхватил с земли конец бревна и ловко для своего возраста поднял его до уровня груди. Карданов же потел, надсаживался, а дерево, словно удерживаясь смоляными присосками за что-то невидимое, ни в какую не желало ему подчиняться. И бросив конец лесины на землю, беженец чертыхнулся и дал Александру Федоровичу отмашку рукой – дескать, кончай рвать жилы, выдели передышку.
– Ну и работничек, – просипел дед. – Иди, Лука, к хомолку, а я на твое место встану. Так мы и до ночи не сладим…
– А куда нам, собственно, гнать? День длинный, фронт далеко. Еще сто раз справимся…
– Вчерась повстречал Матвея из партизанского отряда, – Александр Федорович стряхнул с руки красного муравья. – Маленько погутарили… просил у меня соли. Хотел у него выпытать – как там, на фронте? Можа, думаю, им по радиу дают какую сводку… Ни хрена сам толком не знает, но вроде бы наши заделали немцам какой-то котел. Я, правда, не понял, что это за котел, но с Матвеевых слов выходит так, будто фронт вот-вот пойдет пятами назад. Немцы, говорит, стали злей собак, жгут по ночам хаты, чтоб не было пристанища партизанам.
Вадим бесцеремонно влез в разговор взрослых:
– Пап, а можно мы с Грихой отнесем партизанам немного соли?
– А где ты ее видел, соль-то? Им надо, – Карданов неопределенно указал рукой куда-то на заход солнца, – не щепотку, а пуд-два… Где ж столько набраться?
– Тык надо в город смахать, – выпалил Гришка и почему-то на шаг отступил назад, словно сказал недозволенное.
Ромка понимал, о чем говорят взрослые, и ощутил во рту солевое привкусье.
– Утрись, Ромашка, – сказал дед и направился к мешку с едой.
Александр Федорович и Карданов одинаково медлительны. Беженец перед тем, как откусить хлеб, долго перекладывал его из одной руки в другую – не иначе как взвешивал, прикидывал, насколько оный может, да и может ли, заглушить в нем нестихающий голод.
Хоть поели