– Охотоведа убил?!! По ошибке.
– Где он?
– В больнице сейчас. Пытался на себя руки наложить. Представив всё, что произошло в ту ночь в корбах, замычала и уткнулась в подушку и вскрикнула от дикого прострела в позвоночнике. Вот оно, отмщенье! Это она, одна она виновата во всём! Вот уж точно бес попутал… А теперь и не встать, и не помочь! Не сбегать к нему! Вот она, карма! За все грехи разом! И это ещё только цветочки, ягодки – впереди!
Подробности узнала только на следующий день. Та ночь была промозглой, ветреной. Зверь к подтухшей требухе не подходил. Принялся моросить дождь. Шумели и поскрипывали деревья. Изрядно продрогнув, охотовед, давнишний приятель и родственник Титыча, крикнул напарнику, что сидел неподалеку: мол, что уж там, пошли, видать удачи не будет. Вышли на овсы, забыв дать Титычу знак фонарём, как это полагалось по всем правилам охоты. Не спеша двинулись к нему навстречу, по пути наклоняясь за крупным стручком случайно попавшего гороха. А Титыч тем временем прислушивался к каждому шороху, к каждому звуку в ожидании зверя. Среди охотников слыл он самым метким, бил птицу на взлёте без промаха. Да и зверя завалить чаще всего удавалось именно ему. Ни сном ни духом не ведая о помыслах приятелей, Титыч, заметив на обочине поля два тёмных движущихся к нему пятна, выстрелил. Но медведи не шарахнулись в сторону, как это обычно бывает в таких случаях, и вместо звериного рёва до него донесся испуганный человеческий крик. Не помня себя, Титыч бросился к злосчастному месту. Последнее, что он услышал от друга, было: «Убил ты меня, Ваня! Ведь убил!» И обвис у Титыча на руках. Пуля, войдя в плечо, прошила туловище насквозь. Не будь рядом мужиков, застрелился бы дед, не сходя с места, да те успели выбить из рук ружьё в тот самый момент, когда он взвёл курок.
По дороге в больницу деда хватил инфаркт. Вот уж правда: нет худа без добра. Только это и помогло ему освободиться от навязчивой идеи покончить с собой. И хоть по-прежнему он ни с кем не разговаривал, при виде её душой чуть отходил.
– Дед, ты моих грибков хочешь? – по-детски картавя, спрашивала она. Он кивал, боясь обидеть. И она, счастливая, тащила к нему в палату и грибки, и холодец, и сырники с изюмом, не переставая лопотать что-то пустое, но милое ломаным детским говорком. Знала: Титычу это очень нравится, иначе не называл бы её в такие минуты нежно и ласково «Таточка». Анатолия же это просто бесило: «Кончай, Татьяна, выделываться! Не пятилетняя!» Несчастный! Какое ей было дело до него, если Титычу нравилось?!
– Дед, милый! Когда ты у меня на ноги-то встанешь? – нежно водя пальцем по его исхудавшему лицу, спрашивала она.
– Берёзового бы сока – мигом силы бы набрал…
И она молила, чтобы скорее пришла весна.
К Женскому дню Титыча отпустили домой отдохнуть от больничных процедур. Поборов неприязнь к его супружнице, Татьяна уговорила Анатолия навестить деда в праздник.
Дом Титыча был добротным, с большими, но почему-то уж больно печальными