Казалось, что сидит кто-то один – огромный и бесформенный, отечный и обезличенный, одновременно накрахмаленный и потный, пахнущий дорогой туалетной водой и писсуаром, с вензельным платком и с каймой под ногтями, наложивший табу на нормальную речь, а потому изъясняющийся веерными знаками и горланящий что-то про материнскую плату. Пальцы не сходились – мешали печатки. Мысли путались – мешали мозги. Слова бессвязно повисали над заплеванными скатертями.
«По разбору, баклан, соскучился?! Кто кого кинул? Ты мне сто тонн еще должен! Не гони фуфло, гнида! Долг платёжкой красен! Закрой хлебало, я сказал! Я в тендерах не участвую, я их покупаю! Сам урод! Короче, так… Слуш сюды… Включаю счетчик… С утра не проплатишь – вечером либо фирму на меня перепишешь, либо ляльку свою отдашь! – кричал один из обезличенных в трубку, брызгая семужьей икрой на зерна-кнопочки телефона. – Иди ко мне, моя кур… курочка. Вот я тя… Офьсянт, литруху! Г-хх-а-а-рс-о-о-н, ядрена вошь!!! Водяру гони! – И рука в тяжелом браслете ложилась на ажурную ляжку дамы с клеймами – в синяках и в ссадинах. – Сколько за час? Беру на ночь!.. Менуэт? Нет, не танцую. Ах, это… Как звать тебя? Лайкра? Красиво. Меня? Золотарь. Шо тоже… Хошь визитку-вензельку дам? На. У меня их тыщи… А ты думала! Он самый – Генеральный Ассенизатор. В виньетках! Суть? Золото качаем. Баррелями… Баррелями, но самовывозом… Сказать, из чего баррели?.. Я, между прочим, этот… как его, бишь, зверя этого?.. Во! Мыцынат… У мя даже благотворительный фонд для отмыва имеется – „Золотая жила ассенизатора“… Для традиционной, блин, благотворительности да, блин, этой, как ее, стерву?.. Венчурной филантропии… А? Чего? Громоздко? Это как? А… понял… Зато искренне. А я за искренность. Но шо это мы о работе да о работе… Ох и бретельки у тебя… А это у нас шо такое? Ах, пояс. Очень это даже… цел… цел… целомудренно… Снять!» – И амур, расправляя жирные покатые плечи, натягивал вялую тетиву.
Быстродей тем временем щелкал полароидом и делал надписи, а Перфораций, заприметив среди выпукло-вогнутых запотевших Линз Слайдика, внука Дагерротипа, от выпитого – прозрачного, от съеденных «Оливье» и «селедки под шубой» – разноцветного, подскочил к нему и, прихватив за галстук, начал строго выговаривать:
– С кем поведешься, с тем и сопьешся…
– Ик, ик, – раздавалось в ответ.
– Доложу деду, – не отставал Перфораций, от которого подпорченный Слайдик прятал глаза и пытался, точно фотопленка, скрутиться в рулончик. – Смотри, у тебя еще «серебряная» нить даже не оформилась, а туда же…
– Ик…
– Ну тебя! Недопроявленный. – Перфораций сердито оттолкнул Слайдика, отчего тот, потеряв равновесие, упал со стула и так и остался лежать между исторгающими сырный запах разноразмерными ногами жирующих, а сам направился