– Несомненно, – согласилась с ней собеседница, в негодовании дернув вуалью. – То ли дело вот, пожалуйста…
Она одобрительно кивнула в сторону одиноко стоящей в отдалении кинодивы с худосочной дрожащей левреткой, жалобно поскуливающей в ногах. Собачка была в замшевом жилете, украшенном изумрудными бусинами, и туфельках на босу лапу. Раба Мельпомены – в белой, окаймленной песцом, норковой накидке. Узкое прямое сиреневое платье из тончайшего тюля с нижней юбкой из жоржета облегало точеную белесую фигурку. На ногах у представительницы высшего света были бархатные туфли с перьями. В руке дымилась пахитоска со странным сладковато-приторным запахом. Зрачки изваяния были расширены, а радужная оболочка глаз богемно отливала каким-то тусклым запредельным светом. Лицо – опустошено и стандартно. Лишь редкие движения правой руки, подносящей тонкую папироску к губам, и двойное, с присасыванием, втягивание дыма делали ее живой и отличали от эталона мертвой игрушечной красоты – дорогой, но бездушной «барби».
Указующая на кинодиву перевела взгляд на жадно поглощающего бутерброды с икрой писателя в нечищеной обуви и вязаном свитере в затяжках. Брезгливо вздрогнула и отвернулась, с обожанием воззрилась на матовую бесподобную брюнетку с идеально наложенным макияжем. При свете ламп колье из платины с бриллиантами на тонкой смуглой шее девушки и перстень с солитером в девять карат на холеном безымянном пальце левой руки сверкали яркими многоваттовыми софитами. Руки ловца муз были заскорузлыми и неухоженными, с толстыми пальцами и трещинками на ногтях. Заусеницы окаймляли желтые никотиновые ногти. От третьего за неделю фуршета под глазами набрякли свинцовые тучки. Девушка медленно пила шампанское из бокала на тонкой «шпильке». Хрупкое запястье обвивали часы с браслетом-змейкой белого золота. Корпус часов был украшен сапфировыми кабошонами. Под стеклом из горного хрусталя плавали крупинки бриллиантов. Вместо часов у щелкопера в кармане пиджака лежала квитанция из ломбарда. Писатель с животным голодным зевом вливал в себя очередную порцию водки из мутного «наперстка». Сердце билось курантами, взгляд был абсолютно туманным и по-писательски лиричным – илот пера пожирал взглядом дородную ополовиненную бутыль «Абсолют Курант». Но ситуация заставляла изредка отрываться от вожделенной бутылки, и тогда он с профессиональным интересом и в то же время с какой-то детской непосредственностью