Сквозь жидкое «ура» в зале опять зазвучал голос Репнина:
– А не имеет ли смысл объявить императрицу не правящей монархиней, а регентшей при малолетнем царе Петре II?
«Ура!» резко оборвалось.
Глава ХI
Санкт-Петербург спал той ночью крайне тревожно. Снова и снова по улицам раздавался топот копыт, грохот повозок и экипажей, скрип полозьев, причем, гнали во всю прыть, поднимая высокие и бурные снежные фонтаны на поворотах. Те, что спали почутче, или были полюбопытнее вообще не сомкнули глаз, глядя в окна, мимо которых пешие, конные, на санях мелькали люди, по одному, по двое, по несколько. Можно было увидеть и военных, и гражданских, и вельмож, а то и целый отряд солдат вдруг протопает туда, да обратно. Картину довершал почти неумолчный печальный перезвон колоколов: в монастырях и церквях в Санкт-Петербурге и окрест молились за императора. Ясно было, что царю не лучше, и что происходит нечто непонятное, да еще, что на улицу до утра без чрезвычайной надобности лучше не казаться. Зато, как забрезжит, надо бежать ко дворцу, – такая суета не иначе как связана с серьезными событиями именно там.
В доме Меншикова, наоборот, было тихо. Спальни выходили в огромный роскошный сад, никакие уличные шумы туда не долетали. Меншиков держал семью в стороне от своих дел: дети были еще малы, Дарью Михайловну не хотелось тревожить, да она не особо и набивалась в советчицы или помощницы, у неё было полно своих забот. Что хозяина нет дома ночь напролет, никого не удивляло, – как ему не состоять при хвором императоре? Само собой, и перед сном, и как проснулась, княгиня Меншикова думала об Петре, о муже, о Екатерине, вздыхала, молилась за них, но серьезной тревоги не возникало. И совсем уж никакой тревоги не ощущалось в покоях детей, особенно, дочерей Марии и Александры. Там царили совсем другие настроения. Мария последние недели грезила своим графом Сапегой, с которым предполагалось в скором времени её помолвить. Они были сговорены детьми, потом долго не виделись. Сапег не было в Петербурге. И вдруг, в один прекрасный день, отец без всякого предупреждения представил ей прекрасного рослого, крепкого юношу, сказав, что он – её нареченный. В мгновение во всём её существе произошло такое смятение мыслей, чувств и ощущений, что закружилась голова, и перехватило дыхание. С тех пор это ощущение так и не прошло, хотя, конечно, поутихло. Мария не могла даже определенно ответить своей сестре, как та ни пытала, влюблена ли она, но жила в последнее время в каком-то дурманном предчувствии счастья. От постоянного сопереживания Александра впала в аналогичное состояние, которое усилилось случайно оброненной отцом фразой, что теперь надо будет и ей жениха присмотреть. Своему братцу Александру они изрядно надоели разговорами об одном и том же, но он им сочувствовал, тем более, что подозревал, что и сам влюблен. Накануне они долго проговорили про болезнь царя, пожалели Анну, Елизавету и Наталью, которым грозила потеря отца, причем,