Ники открыл ключом один из ящичков резного, красного дерева секретера, извлек из его недр толстенную тетрадь в кожаном переплете и «вечную» ручку с золотым пером и витиеватым вензелем на округлом корпусе. Поудобней расположился в кресле, отхлебнул принесенного дежурным офицером чаю.
«А, черт с ними со всеми! Как-нибудь обойдется…»
И начал писать.
Итак:
«8 января. Суббота. Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах».
Дописав последнюю строчку, Ники закрыл дневник, вернул его на прежнее место и, сладко зевнув, отправился на покой.
– Аликс, дорогая, а вот и я…
Великий князь Владимир Александрович, главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, получивший от своего венценосного родственника санкцию на разгон демонстрации, выслушав доклад генерала Фуллона о приведении войск столичного гарнизона в боевую готовность, отдавал последние распоряжения.
– Государь император не намерен общаться с бунтовщиками и выслушивать их бредовые требования, подрывающие устои самодержавной власти и самого государства Российского. Он дал санкцию на принятие самых жестких мер к бунтовщикам. Поэтому мы должны продемонстрировать этим обнаглевшим забастовщикам твердость и силу. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
– Толпу разогнать самым жесточайшим образом.
– Вот-вот! Зачинщиков арестовать! Или… Словом, действуйте по обстоятельствам. Готовы выполнять?
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – козырнул, вытянувшись в струнку, генерал. – Будет исполнено в лучшем виде!
– Не сомневаюсь. И, пожалуйста, держите меня в курсе.
…В ночные улицы Петербурга медленно и неумолимо вливались темные волны людей в солдатских шинелях, полночную тишину нарушал мерный скрип снега под тысячами сапог да редкие, вполголоса, окрики командиров.
– Левой, левой, левой! Правое плечо вперед… Прямо… Стой! Раз, два! Оружие к но-ге! Слуу-шай приказ!..
К утру весь центр Петербурга ощетинился штыками трехлинейных винтовок. Улицы и проспекты перерезали плотные шеренги солдат, за спинами которых в темных переулках слышался дробный перестук лошадиных подков. Бряцала стременами и шашками гвардейская кавалерия.
А в глухомани суровой Тобольской земли в этот самый час пьяница, бабник и конокрад Гринька Распутин гнал в своей баньке за огородом самогон. Он сидел у потемневшей от времени бревенчатой стены на длиннющей лавке, опершись локтями о грубо сколоченный стол, и, зажав кудлатую башку большими, похожими на рачьи