Зачем нам эта игра? Карты рубашкой вверх.
Слово за словом. Спор двух одаренных эстетов. Двух льдин. Борьба. Готовность сорвать куш. Будь вызов менее сложен, ты не удостоила бы меня и взглядом. И как будто отпустили пружину. Только мы привыкли воевать.
Зачем мы постоянно скатываемся в один и тот же разговор, который не приводит ни к чему то общее, что есть между двумя людьми, но протаскивает мое личное сквозь тихую истерику и незаконное курение между плохо сцепленными вагона скорого, фирменного, на котором я снова и снова, уже в который раз пытаюсь навечно от тебя убежать. Горькая правда. Курсирует дорожками слез, из-за которых расплываются буквы в книге. Петляет между крупными глотками воды, которые не утоляют жажду, мгновенно впитываясь в сухую гортань, из которой я с трудом выдавливаю слова. Обязанный говорить с тем, кто стоит и курит рядом, хотя его и не касается вся эта история. Я должен что-то отвечать. Держать руки по швам, вцепившись в край штанины, сдерживая эту неминуемую гибель плотины, которую строил всю ночь, но, как видимо, зря.
К чему этот разговор приводит тебя, взяв за руку и провожая в сон, в глухую полярную ночь. В неизвестном направлении. Без маршрута и адреса. Без. А мне снова гулять ночь по подоконникам и крышам, в свете нарастающей луны и при полном ее отсутствии, шляться туда и сюда, ощущая под подошвами грань своей жизни. Чтобы остаться настолько в себе, насколько это поможет не переступить грань того, что я рисую в своих блокнотах на самом деле, когда уже нет сил не думать и молчать.
Что происходит внутри тебя, когда ты берешь в свои руки рисунки, сделанные якобы наскоро и небрежно. Что происходит с тобой, когда ты на все это смотришь, вскользь благодаря, а я бросаюсь на стену, потому в доме больше нечего разбить об пол, хотя я и приказываю своей совести держать в себе все то, что она еще способна удерживать внутри. Я объясняю себе, что все это нужно резать и топить, привязав к нему камень покрепче, чтобы ни штриха, ни одной зарисовки больше не попало в твои руки. Я знаю, что все равно отдам тебе новый рисунок. Я знаю, что буду потом сбивать кожу с фаланг пальцев за то, что снова открыл, сказал, вырвал изнутри без наркоза, на живую, как букет цветов, протянул тебе в руки всю эту красоту, потому что я не нахожу в себе таких слов, которые я мог бы произнести вслух, не нарушив те правила игры, что ты решила обозначить между нами.
Уехать и вернуться. Вывернуться наизнанку. Сделать сальто из себя самого. Быть разрушенным до руин. Видеть в стекле вагона небо, траву, отражение себя. Говорить тебе то, что ты и так знаешь, по вечно прерывающейся связи. Расклеивать диалог надвое. Низводить его до «я больше не могу» и «доброй ночи». Вдавливать пальцы в тело карандаша, разрывая грифелем бумагу. Закусить кипенно-белую простынь до судорог и тошноты. Думать, куда я буду убегать дальше. Вспоминать, где проще получить визу. Смотреть в блокнот. Ломать карандаш. Потому что все это не закончится никогда. Потому что рисовать не для тебя – это преступление. А не рисовать – это смертная казнь. Это каторга. Это мрачнее и безысходней достоевщины и стихов Бродского. Но это все я выбираю добровольно. Поезд едет. Я рисую. Поезд едет. Я люблю.
Вышагивать по платформе марш на глупых и необоснованно длинных остановках. Натягивать рукава свитера на самые кончики пальцев. Потому что внезапно стало слишком холодно и дождливо. Хотеть полного одиночества. А получить вместо него лишь мысли о тебе. Да – это крах. И можно было даже никуда не уезжать. И что бы я сейчас ни рисовал, в какую сторону ни ехал, сколько бы ни курил и ни пил крепкого, я вынужден признать, что я хочу к тебе вернуться. Даже потому, что ты меня не любишь. Даже потому, что ты со мной играешь. Даже поэтому, Хлоя.
Я смотрю в лица людей, но вижу только твое. Я никем и ничем не могу тебя заменить. И живу ровно полжизни, потому что вторую свою половину я уже давно отдал тебе. Хотя ты меня об этом и не просила.
Ты знаешь, что когда-нибудь я уеду. Навечно. Ты чувствуешь, что это «когда-нибудь» подползает все ближе. Поэтому ты так старательно меня возвращаешь, когда время моего отсутствия превышает допустимый предел. И я поворачиваю стопы по направлению к тебе. Как намагниченный. Приползаю и валюсь в ноги. Кланяюсь. Оправдываюсь. Осыпаю тебя рисунками. И снова получаю стакан холодной воды в лицо. Ты хочешь, чтобы я всегда знал свое место. Я знаю. Мое место рядом с тобой. И все начинается снова. И все погружается глубже. Каждый рисунок становится все тяжелее, и я уже не столь уверен, что бумага выдержит все.
Мне остается любить тебя все тише, постепенно низведя этот вопль до молчания. Зарываться в тишину все глубже. Чтобы сквозь редкие минуты, когда ты застаешь меня врасплох, я говорил тебе всякий бред между правдой и ложью. Блефовал бы, как заправский игрок в покер, с которым никто не желает садиться за один карточный стол. Мне придется уходить все чаще. Уезжать все