Я помню, например, что первые «министры» Эстонской Республики лично собирали у богатых людей деньги на покупку оружия и сапог у уходящих немцев, причем расписки выдавались обыкновенно на клочках бумаги, вырванных из записной книжки.
Я помню, как первый премьер Пэте и затем военный министр Ханко, отправляя через Гельсингфорс (Ревель еще был тогда изолирован от Европы) первую свою телеграмму в английский Foreign office[5] с мольбой прислать 20 000 винтовок, 3000 пистолетов и несколько батарей орудий – просили меня… походатайствовать за них в Лондон и нажать на кнопку печати:
– Мы делаем ведь одно дело. Русские батальоны (Северный корпус) сражаются бок о бок с нашими. Но мы погибнем вместе, если у нас не будет оружия, сапог и шинелей…
Общественная мысль в Эстонии в ту пору также еще не успела выкристаллизоваться в сколько-нибудь определенные формы; не было печати, вместо парламента действовал суррогат из представителей разных партий – аграриев, народников, трудовиков и социал-демократов. Школа бездействовала, потому что учительский персонал и большинство воспитанников средних учебных заведений были на фронте, Юрьевский университет где-то витал в пространстве.
И тем не менее внутренний инстинкт самосохранения подсказывал эстонцам бояться финских добровольцев-головорезов и не верить также аргументам в пользу возможного более тесного политико-государственного сближения с Финляндией, т. е. доводам в пользу «унии». Так разговоры о ней вскоре и заглохли вовсе, и только через год, когда мир Эстонии с Советской Россией уже был подписан и сама Финляндия тоже готовилась начать мирные переговоры, они опять возобновились, но уже в виде широкого проекта образования балтийского союза, лиги балтийских государств или северо-восточной маленькой «Антанты». Но эта была уже «большая» политика, в которой участвовали и взрослые, «концерт», в котором первая скрипка принадлежала уже не Финляндии, а Польше, и где незримым дирижером был Ллойд Джордж, а ноты доставляли сами большевики.
К несчастью для самих эстонцев, тот же инстинкт самосохранения не удержал их впоследствии от бездны ошибок, которые ввели их в политическую и экономическую кабалу к англичанам. Лондон, казалось, охотно давал оружие, снаряжение и даже кое-какие деньги – давал «широко», почти не требуя гарантий и компенсаций, как полагается настоящему барину-победителю и меценату… Эстонская общественность была в восторге от этой отзывчивости англичан и льнула к ним. А когда она еще стала замечать (весна и лето 1919), что те же благодетели рода человеческого относятся к русским пренебрежительно и высокомерно, третируя их временами en canaille[6], то для националистически настроенных элементов это дало лишний повод, с одной стороны, усилить СВОЙ ЗООЛОГИЗМ в отношении русских и русского дела, а с другой – культивировать свою преданность англичанам, которые якобы давали им возможность «познать