глазами, смотря на тени, бросаемые ночной лампадой на противоположной стене. Сон больше не приходил, чтобы плотно сомкнуть ее глаза, и она отдавалась тому постоянно представляющемуся ей видению, которое вставало перед ней в ярких красках и не хотело рассеяться. Что ни делала она, стараясь забыть его и думать о чем-либо другом – она все видела молодого варвара, подобно полубогу царящего над трусливой толпой. Ей все еще представлялись льняные, развевающиеся по ветру одежды, колеблющиеся символы, столпившиеся в кучу головы и кривляющиеся лица жрецов Изиды. Она видела девушку, одетую в черное, ее стройный стан и всегда рядом с ней это благородное, полное чарующей красоты лицо человека, готового нанести удар. Для нее было невозможно анализировать эти чувства, и она считала себя очарованной. Валерия достигла своего полного развития, испытав, как ей казалось, всевозможные чувства, вкусив из каждого кубка, предлагавшего ей наслаждение или душевное волнение. Отважные люди льстили ее самолюбию, обольстительные мужчины ухаживали за ней, знатные лица уважали ее. Одни нравились ей, других она любила, над теми смеялась, об этих думала, что любит их. Но то, что она испытывала теперь, было ново. Это чувство, напряженное и страстное, было ей совершенно незнакомо. Не будь оно новым, мучительно было бы переносить его. Оно испугало бы молодую, робкую девушку, но Валерия не была таковой. Напротив, она была женщиной, которая наряду с пылкостью и стремительностью своего пола обладала упорством и решимостью мужчины.
И когда ей стало ясно, что она не в силах победить свое чувство, она решила удовлетворить его.
– Я хочу передать Лицинию одно поручение, – сказала она, отворачиваясь от зеркала и позволяя своим длинным темным кудрям упасть на лицо, – поручение, которое я не хочу передавать письменно, боясь, как бы оно не попало на чужие глаза. Скажи мне, Миррина, какое средство избрать мне, чтобы наверное передать его моему родственнику?
Служанка была слишком проницательна, чтобы посоветовать ей устроить свидание, хотя не могло быть ничего проще, или предложить свои собственные услуги в качестве посредницы, уже доказавшей свою способность умелым выполнением многочисленных интриг. Миррина слишком хорошо знала свое дело, чтобы могла решиться шутить над своей госпожой. Поэтому она приняла нерешительный и задумчивый вид и, положив палец на лоб, как будто придумывая что-то очень глубокомысленное, дала следующий ответ:
– Мне кажется, госпожа, что лучше всего было бы доверить дело какому-нибудь поверенному рабу.
Сердце Валерии тревожно билось, и ее прекрасные щеки приняли их естественный цвет, когда она с деланым равнодушием проговорила:
– Может быть, это средство было бы хорошо, если бы я знала такого раба. Ты, Миррина, знаешь этих людей. Могу ли я довериться кому-либо из них?
– Эти варвары вообще верные люди, – с невинным видом заметила служанка. – Я знаю, что у Лициния есть раб-бретонец, к которому он питает полное доверие. Но ты, госпожа, сама видела его.
– Ты думаешь? – спросила
