Гирпин счел долгом взять бретонца под свое покровительство и показать ему различные интересные и достойные внимания предметы и важных людей, каких можно было встретить в этот час на улицах столицы, ничуть не думая о том, что его ученик, может быть так же, как и он сам, осведомлен насчет этого. Правду сказать, гладиатор очень любил, чтобы его слушали, и был крайне многословен в своих рассказах, если только действительно у него было что-нибудь на примете. Предметом его речей обыкновенно являлось его удальство и опасные подвиги в амфитеатре, значение которых он никоим образом не склонен был уменьшать. Бывают действительно храбрые люди, являющиеся в то же время хвастунами, и Гирпин был из их числа.
Он дошел до половины длинного рассуждения об одной великолепной схватке со своим противником, рассказал, что оба выступали совершенно нагими и были вооружены только мечами, и затем начал пространно объяснять один роковой удар, обезоруживший его противника. Боец приписывал этот удар своей находчивости и говорил, что его нельзя было отразить никоим образом, как вдруг раб почувствовал, что за тунику его тянет женская рука, и, быстро оглянувшись, с некоторым неудовольствием встретился лицом к лицу со служанкой Валерии.
– До тебя есть дело, – бесцеремонно сказала она с повелительным жестом. – Тебя требует моя госпожа. Поторопись, потому что она не привыкла ждать.
С этими словами Миррина указала на то место, где остановились и уже успели сделаться предметом всеобщего внимания закрытые носилки, лежавшие на плечах четырех высоких рабов-либурийцев. Белая рука приподняла занавеску лектики в ту минуту, когда к ней подошел раб, удивленный и несколько сконфуженный этим неожиданным зовом.
Гирпин с одобрительным видом смотрел на эту сцену Подойдя сзади носилок, занавеска которых была открыта, раб остановился и сделал грациозный поклон. Затем, гордо выпрямившись, он остановился в ожидании, в позе, помимо его ведома выказывавшей его грацию и молодость. Щеки Валерии были более бледны, чем обыкновенно, стан немного согнут, но глаза ее блестели и улыбка играла на губах, когда она разговаривала с рабом.
– Миррина сказала мне, что это ты принес нынче утром корзинку цветов от Лициния в мой дом. Почему же ты не подождал, чтобы передать мой привет твоему господину?
Мысль о наглости Автомедона снова мелькнула в уме раба; он покраснел, но покорно ответил:
– Если б я знал о твоем желании, я оставался бы под твоим перистилем до этой минуты.
Валерия заметила его краску и приписала ее действию своей ослепительной красоты.
– Миррина узнала тебя посреди толпы, – приветливо сказала она. – Правда, твое лицо и рост не часто встречаются в Риме. Теперь и я узнала бы тебя посреди всех.
Она остановилась, ожидая любезного ответа, но раб, хотя и не остался нечувствительным к похвале, только снова покраснел и промолчал.
Между